Злые боги Нью-Йорка

– Тогда, пожалуйста, проводите меня до Малбери-стрит, а потом… пожалуйста, поговорите со мной. Боюсь, сейчас я несколько не в духе для бесед. Вы пойдете?

С таким же успехом она могла спросить, не заинтересует ли меня отпуск со службы в аду. И я кивнул. Ее рука легла на мою, и мы торопливо пошли по улице. После первой, привычной вспышки тихого счастья все вокруг казалось мне ближе, четче. Как будто сквозь чуть искривленные линзы. На минуту я почти забыл, зачем вообще пришел. Нам не быть вместе, так сегодня, подумал я, лучший из всей череды будущих дней, поскольку сегодня мы с ней видим одно и то же.

Перегретая Малбери-стрит была рядышком. Почерневшие овощи и фрукты стекали из ящиков на мостовую, от жары дома валились в обморок друг на друга. На улице было полно народу, и никто из них не оказался здесь по своей воле. Номер семьдесят шесть оказался деревянным строением, на мой взгляд, выстроенным из спичек и в два раза огнеопаснее, чем они. Мы вошли и сразу поднялись на второй этаж. Дойдя до конца коридора, Мерси постучала в дверь справа. В ответ раздался невнятный шум, и она открыла дверь, кивком попросив меня подождать в коридоре.

Сквозь открытую дверь я видел три четверти голой комнаты, в которой приторно пахло болезнью и тяжелым человеческим духом. Я, наверное, в десятый раз не дал себе оттащить Мерси от постели неизвестного больного. Но я точно знал, что за боль сегодняшним утром жгла преподобного. Поскольку это зрелище всякий раз разрывало меня надвое.

На половицах сидели трое детей. Самый младший, голенький – на вид года два, хотя, возможно, он просто недоедал – сосал четыре пальца. Две девочки в хлопковых платьицах, примерно восемь лет и десять, подрубали носовые платки. С кровати донесся пронзительный голос. Американка, как по мне, хотя ее дедом и бабкой вполне могли быть голландцы. Я не видел в комнате ни стола, ни шкафа, и Мерси засунула мешочек с мукой в чайник.

– Опять заходили женщины из Общества умеренности. Я собиралась помыть пол и постирать белье, прежде чем они принесут картошку, но у меня нет уксуса. И золы нет, и скипидара.

Светлые волосы женщины прилипли ко лбу, лицо лихорадочно горело. Вряд ли она способна встать, не говоря уже о мытье полов. Мерси достала из корзинки синюю бутыль и маленький стеклянный пузырек.

– Вот скипидар, а это унция ртути, от клопов. Если вы поделитесь с Лэйси Хьюи, она поможет вам помыть пол?

– Поможет, – с облегчением вздохнула больная. – В прошлом месяце я помогала ей со стиркой, когда ее прихватила подагра. Спасибо вам, мисс Андерхилл.

– Если у меня самой сегодня будет картошка, я оставлю ее вам. – Мерси поморщилась, опустив уголок рта.

Они говорили еще несколько минут, о лихорадке женщины, ее птенчиках и о том, что именно требуют сделать леди из Общества умеренности, чтобы обитатели этой каморки заслужили еды. Болезни, в чем сходились ученые и духовенство, вызваны плохой жизнью. Жирная пища, плохой воздух, вонючая земля, недостаток гигиены, выпивка, наркотики, пороки и секс. Больные, следовательно, сразу лишались ангельского статуса и теряли прямую связь с добродетельными благотворителями. Мерси и другие радикалы бодро пренебрегали такой системой, и, несмотря на связанные с этим опасности, я понимал ее точку зрения. Я не знаю, что вызывает болезни. По правде говоря, этого никто не знает. Но я не единожды болел в детстве; болел и Валентайн, который, хоть его и нельзя обвинить во многих добродетелях, сложен, как ломовая лошадь. Дело тут не только в мытье.

– Спасибо, что сходили со мной, – сказала Мерси, тепло попрощавшись с птенчиками и закрыв за собой дверь. – Давайте спустимся по этой лестнице, на той прогнили три ступеньки.

Мы вышли на улицу, и меня ослепило яркое солнце. Неожиданно вспомнив, по какому неприятному поводу я искал Мерси, я уже готовился высказать свою страшную просьбу. Но когда я повел нас в сторону собора Святого Патрика, первой заговорила Мерси.

– У моего отца был ужасный сон, – сказала она. – Сегодня утром я спустилась, а он сидел в гостиной, с пером, бумагой и книгой. Но он не писал, не читал и не делал заметок, только сидел, пока ему не пришлось заняться своими обязанностями. Он с трудом заставил себя заговорить со мной. Из-за этого я беспокоюсь, удалось ли вам прийти в себя. Как вы?

Только спустя пару секунд до меня дошло, что она говорит не о пожаре. Она имела в виду Айдана Рафферти.

– Это был нелегкий день, – признался я.

– Признаюсь, больше всего меня печалит отец, – сказала она, мельком взглянув на меня. – Я думаю, младенец сейчас на Небесах, возможно, вы тоже так считаете. Или в прохладной земле. Только мой отец считает, что он в аду. А кого вам жальче всего, мистер Уайлд?

«Мать, – подумал я. – Сидит в Гробницах с затуманенным рассудком, и только крысы приходят поговорить с ней».

– Не знаю, мисс Андерхилл.

Мерси не часто удивлялась, и потому я наблюдал за ее удивлением, как коллекционер, каковым и был. Услышав свою фамилию, она раскрыла рот, а потом прикусила нижнюю губу.

– Разве вы об этом не задумывались?

– Я стараюсь не думать.