Злые боги Нью-Йорка

Есть церковники, которые только языком хорошо болтают, но Томас Андерхилл знал, как пользоваться горячей водой, нюхательной солью, бренди, нашатырем и здравым смыслом, и в тот вечер ему пригодился весь набор. Когда он выходил из нашей комнаты, то бросил на меня самый добрый из возможных взглядов: в нем не было ни капли жалости. На следующее утро, узнав всю историю, Вал отправился прямиком в дом Андерхиллов и поговорил с преподобным. Наверное, это была лучшая речь всех времен и народов, поскольку нас пригласили на чай и я обнаружил, что сижу напротив Мерси Андерхилл и восхищенно наблюдаю, как она дует на свой дарджилинг. Потом Вал преподнес миссис Андерхилл букет из диких ромашек, извиняясь за доставленные хлопоты.

Что касается меня, он где-то украл бифштекс, поскольку, видит Бог, мы не могли позволить себе его купить, и тем вечером потрясающе приготовил его на нашей маленькой плите. Не сказав ни слова о прошлой ночи, ни извинений, ни благодарности. Я был почти тронут.

И вот, после того едва не окончившегося трагически происшествия, я ходил смотреть, как растет Мерси. Каждую свободную секунду она писала стихи, рассказы и одноактные пьесы, мы с Валом и преподобным каждую весну красили цветочные ящики на доме священника желтым, а Оливия Андерхилл, пока она еще была жива, пекла лучшие пироги, которые я когда-либо ел. Сотни раз после очередного бала пожарных мы сидели за их обеденным столом – Вал, раскрасневшийся под воротником от джина, и я, тоже весь красный, но совсем по другой причине.

Я прошел всю дорогу в дурном настроении, рассчитывая, по меньшей мере, отвлечься на дегустацию горького шоколада, темного, ароматного и неотразимого. Единственная служанка Андерхиллов, Анна, бледная худенькая девушка из бедной британской семьи, с улыбкой открыла мне дверь. Потом нахмурилась, явно желая узнать, почему четверть моего лица спрятана от дневного света. Но сразу сказала, что Мерси занимается ужасным случаем цинги где-то в Ист-Ривер, там целая семья живет исключительно на вчерашней рыбе и засохшем хлебе, а преподобный сейчас в гостиной.

Это немного походило на возвращение домой. Бесчисленные книжные полки – я прочитал большую часть этих книг, дожидаясь, пока покажется Мерси, – часы со зловещим полумесяцем, мягкое сиденье у окна, из которого виднелась зелень и подвязанные к колышкам помидоры. Но я не ожидал такого выражения лица преподобного, когда вошел в гостиную со шляпой в руке. Обычно преподобный был бодрым человеком. Он относился к событиям, как к сюрпризам, даже если они на самом деле его не удивляли, просто чтобы скрасить настроение вам и себе. Но сейчас его лицо выглядело как плохо сделанная статуя. Части плохо сочетались, печальные голубые глаза не подходили к привычной оптимистичной улыбке. И смотрели они в пустоту, хотя рядом с преподобным лежали какие-то бумаги.

– Мистер Уайлд, – любезно сказал преподобный.

Но его лицо острой проволокой стягивало напряжение. И я знал, в чем дело. Даже не послужи я напоминанием, он все равно продолжал видеть Айдана Рафферти. Во сне, в бездумные секунды, когда добавлял в чашку сливки, между строк утомительной книги. Не важно, чему он был свидетелем в своей непростой жизни, этот зловещий красный след на белой шейке, побагровевшие пальчики – они оставили в нем зарубку. Однако разделить эту картину с другим человеком, не говоря, просто глядя на мертвого младенца, – совсем иной вид унижения. Я ощущал это не менее болезненно, чем он. Может, мне не следовало приходить.

– Я не могу остаться. Вы заняты, и…

– Я не занят, – нежно улыбнулся он и отодвинул от себя документы. – И надеюсь, вы согласитесь, даже будь я занят, мне хотелось бы узнать, как вы поживаете.

Повинуясь его жесту, я уселся напротив. Он уже направлялся к буфету, налить нам два скромных стаканчика хереса. В отличие от многих протестантов, преподобный не трезвенник. Он верит, что люди должны быть в силах контролировать себя, все люди, и верит так, будто оно где-то записано. Может, это и правда. Думаю, он держит в доме спиртное, чтобы доказать себе – он способен ограничиться одной порцией. Капля сорвалась с горлышка бутылки на сервант; и преподобный достал носовой платок, трижды провел им по пятну, потом сложил и убрал в карман. Беспощадно эффективный.

– Я наблюдал, как вы двое растете, живете совсем рядом с нами и так хорошо о себе заботитесь… вы должны понимать, что вызываете мой неизменный интерес, – продолжал преподобный, протягивая мне стакан.

– А теперь Вал – капитан, – сухо сказал я.

Я пожалел об этих словах в ту же секунду, когда они сорвались с языка. Мысленно я могу бранить Валентайна как хочу, но не собираюсь отрекаться от него публично.

– Да, ваш брат всегда плясал по тонкой нити между успехом и отчаянием, но мы знаем, почему.