Злые чудеса

– Сам не пойму. Дыхание перехватывает, грудь болит, будто натуго ремнем перетянули, сердце прихватывает. Встать не могу, ноги не держат, тело не слушается…

– Съел что-нибудь? – вслух предположил Петраков.

– Ничего такого особенного, – сказал Бунчук. – Что все ели, то и я. Да и живот не болит ничуточки, только грудь стискивает так, что дышать невмоготу, и сердце жмет… Никогда такого не было…

Никогда прежде я ни с чем подобным не сталкивался. И долго не раздумывая, распорядился:

– Петраков, пулей в медсанбат. Приведи кого-нибудь из фельдшеров.

– Отлежусь… – слабо запротестовал Бунчук.

Ну да, явно не хотел, чтобы его Аглая увидела в столь печальном состоянии, Ромео долбаный…

– Никаких отлеживаний, – твердо сказал я. – Коли уж ты на ноги встать не можешь… Петраков, что стоишь? Бегом марш!

Тот выскочил за дверь. Бунчук попросил закурить, и ему дали, поднесли спичку. Только он после пары глубоких затяжек погасил папиросу в консервной банке, какие мы все использовали вместо пепельниц. Закашлялся, вымученно улыбнулся:

– Не могу. Больно дым глотать, никогда, такого не было…

– Вот и лежи, – сказал я. – Ничего непонятно, но крепенько тебя прихватило, так что не порохайся.

Дали ему попить – вот пил жадно, немаленькую кружку опростал, и хуже себя от этого не почувствовал. Очень бысто пришла военфельдшер Ксеня Тугарина, младший лейтенант медслужбы. Узнав, в чем дело, не сразу убрала с личика удивление, у нее вырвалось:

– А я подумала…

Ну конечно, с неудовольствием отметил я. Вдоволь уже почесали языки от безделья, широко разошелся слушок о разговоре Гриньши с Аглаей, вот явно и подумала, что оба воздыхателя сцепились, и кому-то из них серьезно досталось…

Чтобы медосмотр прошел без излишнего многолюдства, я всех до единого орлов отправил мыться-бриться – самое время. Сам как командир остался, принес Ксане табуретку и присел тут же на другую. За дело она принялась сноровисто, сначала поставила градусник – оказалось, температура нормальная. Взявшись Колю выслушивать, посерьезнела и занималась этим долго. В конце концов расспросила Колю, что он чувствует, и нахмурилась вовсе уж серьезно. Вынула из ушей трубочки и сидела, ничего не предпринимая.

– Ну, что там? – спросил я.

– Ничего не понимаю, – пожала она плечами. – Никогда с таким не сталкивалась, но тут что-то серьезное. В легких сплошные шумы и хрипы, как при тяжелом воспалении, не первый день длящемся…

– Я ж не простужался даже… – подал голос Бунчук.

– Все равно, – отрезала Ксана. – Шумы и хрипы… И сердечный ритм крайне ненормальный: сердце то заколотится, то словно бы замирает. Товарищ старший лейтенант, пошлите кого-нибудь к нам, пусть придут санитары с носилками. И принесите, пожалуйста, полстакана воды – сердечных капель накапаю.

Бунчук вновь слабо запротестовал, заверяя, что он и так отлежится, но Ксана на него прямо-таки прикрикнула – у фронтовых медичек большой опыт управляться с любым подобием капризов, – и он умолк. Я вышел во двор, вновь послал Петракова в медсанбат и набрал воды из нашего сорокалитрового оцинкованного бидона, который мы с собой возили не первый месяц.

Медсанбат располагался поблизости, так что просить санитарную летучку не было необходимости. Пришли санитары с носилками и забрали Бунчука. А последующие несколько часов после завтрака у нас были до предела заняты серьезными делами. Часов в десять утра вернулся старшина Бельченко с полудюжиной наганов и секретной инструкцией к ним, и все мы отправились на стрельбище за город – это была не такая уж новинка, но раньше с ней никто не имел дела. Стрелять из обычного нагана и снабженного габаритным глушителем – две большие разницы…

Только в шестом часу вечера мы вернулись, и я, хлебнув чайку, отправился в медсанбат. Разместился он не далее полукилометра от нас, в самых что ни на есть комфортных для медиков условиях. Капитальная была больница, дореволюционной постройки: здоровенное трехэтажное здание буквой «Г», два двухэтажных поменьше, склады, обширный двор, на котором уместился весь автотранспорт медсанбата. До революции больница была отнюдь не только уездного значения: больных возили и из трех прилегающих уездов, вообще чуть ли не со всей губернии, так продолжалось и дальше, когда уезды стали районами, а губерния областью.

Так что здесь была полная возможность не просто пару коек поставить – отвести целую палату для тыловых, чисто гражданских, если можно так выразиться, хворей. На войне они, любой фронтовик вам подтвердит, как-то угасли, что ли, очень редко себя проявляли. Приходилось и на холодной земле спать, разве что шинельку подстелив, и под ливнем оказываться надолго, и на морозе. Но никакая простуда не брала, как расстройства желудка, зубная боль и еще многие хвори мирного времени, на гражданке неминуемо напрыгнувшие бы в таких условиях, как злая собака из-за угла. Но все же бывало всякое, помимо пуль и осколков – аппендицит, скажем, вывих-травмы, ожоги…