Злые происки врагов

— Любые желания или в границах возможного с точки зрения современной науки? — уточнила я.

— Любые.

— Ну, первым делом, естественно, здоровья себе и своим близким. — Я задумалась. — Второе желание, наверное, — власть над временем. Чтобы я могла растягивать его при авралах и сжимать, когда чего-то жду. А третье… Я бы хотела летать.

— Летать? — недоверчиво переспросил Санин.

— Летать. Ну, знаете, как во сне. Встаешь на подоконник, отталкиваешься и воспаряешь ввысь.

— Вы до сих пор летаете во сне?

— А что, это признак патологии? — забеспокоилась я.

— Да нет, почему же… Просто сам я уже несколько лет как не летаю.

— А зря, батенька, зря! Ну, и что вы узнали?

— Так… проверил одну гипотезу. Некий наш общий знакомый утверждает, что вы — абсолютно счастливый человек. Я выяснял, соответствует ли его утверждение истине.

— И как, выяснили?

— Выяснил. Соответствует. Несчастливые на вашем месте пожелали бы денег, славы и власти. Или вечной молодости, красоты и прекрасного принца. Но, как сказал тот же общий знакомый, у вашего счастья есть один изъян. Вы слишком часто попадаете в опасные переделки. Я понимаю, что вашей вины в том нет, но если бы вы изменили свой образ жизни… например вышли замуж…

— Слава богу, что вас не слышит Прошка! Он бы всю оставшуюся жизнь не давал мне проходу, уверяя, что вы сделали мне предложение.

Санин покраснел и что-то залепетал. Видит бог, я никогда не считала себя неотразимой, но тут перепугалась, не спровоцировала ли я юношу на признание, которое он вовсе не собирался делать.

— Знаете что, Андрей? Вы лучше идите. Я как-нибудь сама разберусь со своим счастьем.

Глава 25

Два месяца спустя я сидела у себя в спальне (студии, кабинете) и занималась аутопсихотерапией — рисовала свое дурное настроение. Нет, не дурное — отвратительное. К горечи поражения, преследовавшей меня с августа, прибавилась тоска по Генриху, Машеньке, Эриху с Алькой и прочим их чадам, которые покинули нас как минимум на год. Да еще осень за окном наводила тоску.

Трезвон дверного звонка я привычно проигнорировала, продолжая наносить на холст лиловые, багровые и коричневые тона. Минут через пять трезвон прекратился, а еще через десять я пошла на кухню ставить чайник и увидела под дверью листок, вырванный, по-видимому, из записной книжки. Некоторое время я в сомнении его разглядывала, потом любопытство все-таки побудило меня нагнуться за запиской. Она гласила: «Варвара, мне необходимо с тобой повидаться. Буду стоять под дверью, пока не откроешь. Елена Белоусова».

Она действительно стояла там.

— Извини, если помешала.

— Ладно, чего уж там, проходи.

Липучка… нет, все-таки Белоусова — старое прозвище не вяжется с ее новым обликом — вступила в мою прихожую и спросила, сколько времени я могу ей уделить.

— Если у тебя есть неотложные дела, я лучше приду в другой раз. Мне нужно кое-что тебе рассказать, и в пятнадцать минут я не уложусь, — объяснила она.

Омерзительное творение, поджидавшее меня в спальне, нельзя было назвать неотложным делом, поэтому я заверила Белоусову, что не тороплюсь. Она сняла мокрый плащ и прошла следом за мной на кухню. Я предложила ей табурет, зажгла под чайником огонь, поставила на стол кружки, вазочку с печеньем и устроилась напротив гостьи. Белоусова не заметила моего вопросительного взгляда. Она сидела, уставясь в столешницу, и покусывала нижнюю губу. Чайник закипел. Я сыпанула заварки, налила кипятку и, выждав три минуты, наполнила кружки, а она по-прежнему сидела, не поднимая глаз.

— Если тебе нужно помедитировать, гостиная гораздо удобнее, — не выдержала я в конце концов. — Там есть музыкальный центр, я могу поставить расслабляющую музыку.

Она с усилием стряхнула оцепенение и подняла голову.

— Я просто набираюсь решимости. Дело в том, что это я виновата в твоих летних злоключениях.

— Ты?! Ты убила Доризо и пыталась заманить меня в его квартиру?

— Варвара, я прошу, не перебивай меня. Мне нелегко далось решение прийти сюда и во всем тебе признаться. Наберись терпения. Это долгая история. Она началась много лет назад…

Она замолчала. Я наступила на горло собственной песне и ждала.

— Ты помнишь, я была некрасивым, неловким, неуверенным в себе ребенком. Ни сверстники, ни даже родители не баловали меня любовью. И вот я познакомилась с Геленой — полной своей противоположностью. Красивая, блистательная, всеми любимая… Я была очарована ею. Причем, заметь, без всякой зависти. Безоговорочно признавая ее полное превосходство над собой, я тем не менее полюбила ее всем сердцем. У Гелены в свите было много подружек, но, видно, чутье подсказало ей, что моя преданность — самая бескорыстная, поэтому она выделила меня и приблизила к себе. Я единственная пользовалась полным ее доверием и гордилась этим.