Злые вихри

Вово приказалъ позвать «человѣка» и принялъ Платона Пирожкова въ спальнѣ, гдѣ, послѣ только что взятой ванны, производилъ сложную и продолжительную операцію своего туалета.

Онъ сидѣлъ въ какомъ-то совсѣмъ женскомъ пудермантелѣ передъ большимъ, тройнымъ зеркаломъ, съ трехъ сторонъ отражавшимъ его плѣшку, окруженный ящичками, коробочками, флакончиками, баночками и самыми разнообразными, таинственными инструментиками.

Тутъ же помѣщалась и великолѣпная шкатулка покойницы, но Вово, несмотря на большой соблазнъ, не прикасался къ ней и даже приказывалъ на ночь уносить ее въ другую комнату. Шкатулка вызывала въ немъ воспоминаніе о доброй старушкѣ, ея смерти, панихидахъ и похоронахъ, а онъ не на шутку боялся покойниковъ. Онъ надѣялся, что это скоро пройдетъ и онъ будетъ безмятежно наслаждаться интересной вещицей. Пока же, лучше не смотрѣть на нее, особенно на ночь.

«Дятелъ» вошелъ, какъ и всегда, бокомъ и скосивъ носъ. Онъ кинулъ быстрый взглядъ на свои блистательные сапоги, а затѣмъ втянулъ въ себя воздухъ, пропитанный смѣсью всякихъ благоуханій, вышедшихъ изъ парфюмерныхъ лабораторій Парижа и Лондона.

«Ишь надушилъ!-- подумалъ онъ:-- не продохнешь!.. Это еще пронзительнѣе, чѣмъ наша индѣйская вервена, чтобъ ей пусто было!»

-- Честь имѣю кланяться, ваше сіятельство!-- почтительно произнесъ онъ, косясь на диковинный пудермантель Вово.

-- Здравствуй, Платонъ Пирожковъ!-- ласково отозвался Вово, не отрываясь отъ зеркала, сморщивъ все лицо и вырывая крошечными щипчиками два слишкомъ длинныхъ волоска, вздумавшихъ совсѣмъ некстати рости и упорно торчать изъ правой брови.-- Что Михаилъ Александровичъ? здоровъ? у тебя вѣрно письмо? давай сюда!

-- Никакъ нѣтъ, ваше сіятельство, я не отъ барина, а то есть самовольно, не извольте гнѣваться...

-- А! что-жъ такое случилось? Не пугай, говори скорѣе...

«Дятелъ» безнадежно махнулъ рукою.

-- Къ самому окончательному, то есть, концу подступило,-- мрачно произнесъ онъ.

-- Что-о?

-- Къ самому, говорю, концу... Какъ вамъ угодно, а я молчать и терпѣть не согласенъ... Они не въ своемъ видѣ...

Вово въ пудермантелѣ, черныхъ, шелковыхъ чулкахъ со стрѣлками и дамскихъ туфелькахъ вскочилъ изъ-за зеркала и подбѣжалъ къ «дятлу».

-- Платонъ Пирожковъ, не выводи ты меня изъ терпѣнія... Я тебя бить буду!-- сердито закричалъ онъ.-- Что за чепуху ты несешь! Какъ это не въ своемъ видѣ? Что такое значитъ?

-- А хоть бейте!-- тоже озлился «дятелъ» и поднялъ носъ.-- Истину я вамъ докладываю... Не въ своемъ они видѣ... Сами посудите: человѣческаго слова отъ нихъ добиться нельзя, съ голоду себя морятъ... Вчерась не обѣдамши, вечеромъ тоже ничего, ныньче утромъ безъ чаю раннимъ рано выбѣжали на улицу и голодные то невѣдомо гдѣ, извините, шляются. Развѣ такъ господа дѣлаютъ? Сами посудите... Всю недѣлю, съ тѣхъ самыхъ поръ какъ вы были, ровно маятникъ, туда-сюда, а къ людямъ хорошимъ ни ногою... Ни къ намъ кто, ни мы къ кому... Все васъ я поджидалъ, ваше сіятельство, думалъ, пріѣдете, разговорите, авось урезоните... а васъ и слѣдъ простылъ.

Вово поморщился.

-- Каждый день собирался,-- скороговоркой шепнулъ онъ,-- да дѣлъ поверхъ головы... не могъ... но могъ! Съ чего же это онъ? Сонечка что ли больна?

-- Никакъ нѣтъ-съ, не больна Сонечка, а нѣтъ ее, изъ Петербурга се увезли въ Царское...

Для «дятла» было достаточно двухъ минутныхъ столкновеній съ горничной Лидіи Андреевны, чтобы завести знакомство, основанное на взаимной любознательности. Онъ уже два раза тихомолкомъ былъ на Фурштатской и отлично зналъ всѣ обстоятельства.

-- Такъ вотъ что!-- нѣсколько растерянно сказалъ Вово.-- Ну, барыня!..

-- Барыня у насъ чувствительная, ее на кривой не объѣдешь, на червячка она не пойдетъ, не клюнетъ!-- убѣжденно замѣтилъ Платонъ Пирожковъ.-- Да кабы, ваше сіятельство, одно это...

Онъ замялся.

-- Что-жъ еще? говори разомъ, не то, право, бить буду!

-- Княгиня вернулась, вотъ что.

-- Господи, какая еще тамъ княгиня?

-- Будто не знаете... Все та же, прежняя... Лакея присылала... съ записочкой...

«Дятелъ» спокойно солгалъ, Алина прислала свою записку съ посыльнымъ и въ квартиру Аникѣева подалъ ее швейцаръ; но, вѣдь, нельзя же было сказать правду.

Вово хлопнулъ себя по лбу своой выхоленной ручкой и забѣгалъ въ развѣвавшемся пудермантелѣ, представляя собою самую невѣроятную маскарадную фигуру.

Вотъ затменіе! Ну, какъ же было не сообразить, не догадаться... тамъ... у Натальи Порфирьевны!.. Миша никогда не дѣлалъ ему никакихъ прямыхъ признаній; но онъ впалъ эту исторію, какъ знали ее многіе. Онъ никогда и никому не говорилъ о ней въ своемъ кругу, въ томъ кругу, гдѣ вращалась теперь Алина... Онъ далъ Мишѣ слово, когда Лидія Андреевна, при немъ, сдѣлала какъ-то разъ самые ясные намеки, молчать «въ свѣтѣ» о прошломъ Алины и обо всѣхъ на ея счетъ сплетняхъ, и держалъ это слово ради своихъ отношеній къ Мишѣ. Онъ былъ увѣренъ, какъ и Платонъ Пирожковъ, какъ и всѣ, что все это прошло навсегда и конечно безповоротно.