Читаем Злые вихри полностью

          Все иное -- обманъ!

Пусть на днѣ этой чаши лишь тлѣнье --

Изъ нея ароматъ наслажденья,

Къ ней припавъ, не смущаясь ты пей.

Пусть полна она грязи и яда.

Но краса вся и неба и ада

          Отразилась лишь въ ней!...

Послѣдній звукъ, замеръ, слившись съ оглушительнымъ, торжествующимъ аккордомъ... Аникѣевъ поднялся будто выросшій, съ блѣднымъ, какъ слоновая кость, лицомъ и сверкавшими, лучистыми глазами. Нѣсколько мгновеній въ огромной гостиной стояло полное молчаніе. Никто еще не пришелъ въ себя, не шевельнулся.

-- Вотъ такъ пѣніе! Вотъ музыка!-- первый произнесъ сановный меломанъ, совершенно вышедшій изъ своей полудремоты.-- Давно ужъ я не испытывалъ такого художественнаго удовольствія!-- прибавилъ онъ тише, обращаясь къ "la bête", оказавшемуся его сосѣдомъ.

Потомъ онъ невольно, прежнимъ привычнымъ движеніемъ, поднялъ руки и громко ими хлопнулъ. Въ нѣсколькихъ мѣстахъ гостиной раздались и тутъ же прилично смолкли рукоплесканія.

Наталья Порфирьевна окинула всѣхъ взглядомъ, приподнялась и подошла къ Аникѣеву съ протянутой рукою.

-- Спасибо вамъ, Михаилъ Александровичъ,-- громко сказала она, пожимая ему руку:-- вы, кажется, никогда еще такъ дивно не пѣли!

Она подвела его къ только что покинутой ею дамѣ, дотронулась до кресла, приглашая его сѣсть, и затѣмъ сдѣлала общій обходъ гостиной.

-- Оuі, c'est bean!-- говорила она то тамъ, то здѣсь.-- Это необыкновенно хорошо... Онъ истинный артистъ, un grand artiste... И онъ имѣетъ право кой о чемъ забыть и слушаться только своего вдохновенія...

Эти слова, а главное, ихъ тонъ, объявляли всѣмъ, что ничего компрометантнаго не случилось, и что позволительно только восхищаться.

IV.

-- Я подумала о томъ, какое бы удовольствіе доставлялъ такой вашъ талантъ Софьѣ Михайловнѣ,-- сказала дама, опуская свое рукодѣлье и останавливая на Аникѣевѣ ласковый взглядъ большихъ, спокойныхъ глазъ.

-- Да, ваше--ство, моя мать очень заботилась о томъ, чтобы я сдѣлалъ изъ моихъ музыкальныхъ способностей все, что можно... вѣдь, это ея наслѣдство,-- отвѣтилъ Аникѣевъ.

Онъ уже очнулся отъ припадка вдохновенія и владѣлъ собою. Весь его внутренній міръ, еще за минуту кипѣвшій и наплывавшій: на него со всѣхъ сторонъ, внезапно заснулъ, исчезъ, будто его никогда и не бывало. Только легкое и довольно пріятное утомленіе чувствовалось въ тѣлѣ.

Вспомнилось далекое время, когда мать давала первые уроки музыки, когда онъ такъ любилъ тихими вечерами слушать ея пѣніе. Матери давно нѣтъ, она забыта, а ужъ особенно въ этомъ "большомъ свѣтѣ", гдѣ такъ скоро все забывается. И вотъ ее вспомнили!

Его собесѣдница прочла и почувствовала въ его глазахъ благодарность.

-- Софья Михайловна чудесно пѣла,-- отозвалась она на эту благодарность.-- Я какъ теперь помню... она часто бывала у насъ до своего замужества, когда мы были еще дѣтьми, да и потомъ, пріѣзжая въ Петербургъ... Мы съ сестрой ее очень, очень любили!.. И нельзя было не любить ее... Мы были такъ поражены ея слишкомъ ранней кончиной... Вѣдь, вы не одни? Elle nous parlait de ses enfants...

-- У меня есть и братья, и сестры, ваше--ство.

-- Гдѣ же они?

-- Всѣхъ насъ вырвали изъ родного гнѣзда и разметали по свѣту злью вихри.

-- Злые вихри!-- тихо повторила она,-- Васъ они, должно быть, далеко теперь носили! Нѣсколько лѣтъ не слыхали мы вашего пѣнія...

Аникѣевъ сказалъ сколько, было надо о своихъ далекихъ путешествіяхъ, о своей деревенской жизни. Его слушали съ живымъ интересомъ, глядѣли на него съ очевидной добротой и симпатіей. Наталья Порфирьевна долго не прерывала этой бесѣды и была ею довольна.

Наконецъ, она рѣшила, что ея "артистъ", по крайней мѣрѣ, на сей вечеръ, достаточно реабилитированъ, а потому подошла именно въ то мгновеніе, когда порвалась нить разговора. Аникѣевъ почтительно уступилъ ей свое кресло и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, оказался рядомъ съ княземъ Вово, который шепнулъ, ему, крѣпко сжавъ его руку.

-- Ну, Мишенька, удружилъ! je sms dans les nues! Ужъ какъ ты тамъ себѣ хочешь, а заберусь я къ тебѣ завтра же на весь вечеръ -- и пой! Знаешь, что мнѣ сейчасъ одна дама сказала? Отъ такого пѣнія, говоритъ, и святая можетъ стать великой грѣшницей... Угадай кто?

-- Это все равно,-- улыбаясь, отвѣтилъ Аникѣевъ:-- вотъ если бъ она сказала, что великая грѣшница можетъ стать святою -- тогда стоило бы еще потрудиться...

-- Князь, представь меня, пожалуйста!-- любезно произнесъ, проходя, молодой человѣкъ, въ началѣ вечера увѣрявшій Вово, что Аникѣевъ -- un homme qu'ou ne connait pas.

Хорошенькій князь повелъ на него своими великолѣпными черными глазами, закусилъ губу и оффиціальнымъ тономъ произнесъ:

-- Графъ Ильинскій, о добродѣтеляхъ котораго ты, конечно, много наслышанъ.

Важный молодой человѣкъ чуть-чуть сморщилъ брови, но тутъ же сталъ еще важнѣе.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза