Змеелов

А Меред, молитвенно повествуя о своем Махтумкули, к кому на поклон предстояло им завтра рано утром отправляться, чувствуя какое-то непонятное безразличие Самохина к своим словам, решил стихи ему прочесть великого поэта. Меред, читая, забежал вперед, обернулся к Самохину и Знаменскому, пятясь, пошел, читая:

Туркмены! Если бы мы дружно жить могли,
Мы осушили б Нил, мы б на Кульзум пришли,
Теке, иомуд, гоклен, языр и алили,
Все пять — должны мы стать единою семьей!

Меред, пятясь, ждал, как откликнется на эти строки, столь горячо им произнесенные, Самохин. Никак он не откликнулся, он дышал, отдыхал. Спросил вдруг:

— Я не слишком усложнил свой рассказ, Меред? Народ меня понял?

— Конечно, понял! Или… — Он снова начал читать:

Единой семьей живут племена,
Для тоя расстелена скатерть одна,
Высокая доля отчизне дана,
И тает гранит пред войсками Туркмении.

Меред выждал, пятясь, но опять не услышал ни слова от Самохина, понравились ли ему стихи Махтумкули. Молчал и Знаменский, слушая, как ветер волнами идет с гор, как неподалеку шумит, шуршит камнями Сумбар, глядя, как гаснут то тут, то там за деревьями огоньки в домах, но зато вспыхивают то тут, то там крупные, странно большие звезды в небе.

— Эти стихи тут родились, на этой земле, в это веришь, — сказал Знаменский, пожалев Мереда. Но он не фальшивил, сказал, что подумалось, и Меред благодарно ему поклонился, как на Востоке кланяются, коснувшись пальцами земли.

Шедший сбоку и поодаль летчик ускорил шаг, подошел к Мереду и, потеснив плечом, занял его место. И тоже обернулся, пошел, пятясь.

— А есть и такие стихи, — сказал он. — Поэта Зелили. Тоже на этой земле жил и творил. Чуть поближе к нам. Конец восемнадцатого и середина девятнадцатого. Меред, если забуду, подскажешь.

Летчик вскинул руки, вздернул голову, начал нараспев:

О, друзья! Бедняка в нашем веке
Не считают за человека,
Взятка стала доходом бека,
Правосудие — ремесло.
Гнет мой стан тетива тугая,
Тесной стала земля родная.
Зелили! В наше время баи
Точно змеи шипят кругом.

— Кстати, о змеях, — сказал Самохин. — Не заползут они к нам в окна во время сна? Тут ведь их среда обитания…

— Не исключено! — обозлившись, сказал Меред. — Нет, Ибрагим Мехти оглы, не лучшее стихотворение Зелили ты затвердил.

— Ты ведаешь культурой.

— Так как же нам быть? — спросил Самохин. — Спать с закрытыми окнами?

— Ну, заползет гюрза, ну, уползет, — насмешливо сказал Меред, не простив старику его невнимания к прекрасным стихам. — Главное, не задеть ее во сне, не придавить. Змеи мстят лишь за обиду.

— Задача! — озаботился Самохин. — Кстати, Меред, завтра мы прямым ходом едем к поезду, в Кизыл-Арват. Там, кажется, проходит железная дорога на Ашхабад?

— Там. А как же Геркез?

— А зачем нам туда ехать? Совершенно ясно, что это вполне туристический объект. Тут нет вопросов.

— А вам лично не интересно?

— Очень интересно. Но еще одна бессонная ночь меня страшит. Домой, домой! Я и так уже накатался и натрясся.

— Тогда, действительно, вопросов нет, — сказал Меред, резко повернувшись, он все еще, по забывчивости, шел задом наперед.

Поскрипывая, покатились на колесиках ворота, впуская их во двор дома для почетных гостей. В доме горели окна за приветливыми занавесками и все окна были распахнуты.

— А что, если они еще до нас наползли? — спросил Самохин. — Окна-то открыты.

— Судьба! — сказал Меред. — Ну, укусит! Собираетесь вечно жить, товарищ Посланник? Между прочим, укус змеи хороший выход из положения. Согласен, Ибрагим Мехти оглы? Одиннадцать всего секунд — и нет вопросов.

— За одиннадцать секунд можно кучу дел переделать, — сказал летчик. Влюбиться можно, между прочим.

— Между прочим, — сказал Знаменский, — одиннадцать — это самая ненавистная для меня цифра.

— А для меня — двадцать два, — сказал Меред. — А для вас, Александр Григорьевич?

— Шестьдесят девять, мои молодые друзья, — печально сказал Самохин. Не сердитесь на меня, Меред. Шестьдесят девять — это не подарок.

— Что вы, что вы?! — Меред смягчился, засуетился, кинулся к одному из окон, заглянул в него. — А графинчик с чалом уже вас ждет, Александр Григорьевич! Ибрагим, а нас что ждет?!

— Сон, сон, приятель. Это тебе не Париж и не Красноводск, тут танцовщиц тебе не будет. И вина не будет. Мы совсем рядом с аятоллой находимся. Забыл? Что он велит делать с теми, кто нарушает Коран? Он велит их бить палками.

— Но его палки нам не страшны, граница-то на замке.

— На замке, на замке. Именно! И потому-то это тебе не Красноводск. Перебьешься. Спокойной ночи. Друзья! — Маленький летчик козырнул, четко повернулся, четко зашагал за ворота, страшно довольный собой.