Змеелов. Книга вторая

Вдобавок, воспаление — это основная причина старения, так что смягчением этого процесса объясняется и то, почему летучие мыши живут до сорока лет — экстраординарный показатель для столь маленького млекопитающего.

В-третьих, большая часть их генетического кода — и нашего, раз уж на то пошло — представляет собой фрагменты древнего вирусного кода, внедрившиеся в их геном при прошлых заражениях. Летучие мыши используют эти гены совершенно уникальным способом. Они способны загонять эти кусочки вирусной ДНК в свою клеточную протоплазму и превращать их в сырье для производства антител. Что и позволяет им оставаться здоровыми.

В общем, хотите оставаться здоровыми — никогда не ешьте летучих мышей. И вообще с ними не связывайтесь!

Как-то так. Прибавьте сюда несколько написанных на коленке очерков, которые читались лучше любого приключенческого романа и картина станет ясна. Мои литературные очерки назывались хлестко и звучно: «Мои путешествия», «В неведомых песках Каракумов», «Просторы Туркмении», «Загадки Тигрового плато», «В убежище среднеазиатских реликтов»

В «лучший город земли» я прибыл 19 октября, ближе к концу рабочего дня. Встречай, Золотоглавая! Встречай, белокаменная! Принимай героя!

Я еще успел до наступления сумерок козликом метнуться из поезда к мусорным бакам, где выкинуть столь поднадоевший мне гипс, по которому меня так все хорошо запомнили во Львове и его окрестностях. А мне оно надо? Вот именно, что не слишком. Конспирация, твою мать!

Да и больно уж вещей со мной много, а я один. Мазнул привычно взглядом по фигурам вдов расстрелянных, которые искупали свою «вину» мытьем полов на вокзале. Взял добра-молодца, носильщика с тележкой, получил свои вещи, следовавшие багажом, заплатил таксисту «два счетчика» и метнулся в специализированное НИИ. Качусь колбаской, по Малой Спасской!

В НИИ я еще сумел застать завхоза, вызвал его и получил ключи от подвальной коморки, куда сваливали разный хлам. Туда же я бросил и свои вещички. А ключ взял с собой. В благодарность завхоз получил от меня в импортную пудреницу и женские чулки. Презент я сопроводил с умилившими мою душу выкрутасами:

— Шелковые чулки только что из-за границы. Небывалое и желанное сокровище в СССР. Я их приобрел у контрабандистов за восемь рублей пара. Настоящий заграничный фильдеперс.

Вместе пудра и чулки составляли соблазнительную парочку. Думаю этот проныра найдет куда их пристроить.

Затем еще успел застать профессора Талызина, коротко переговорить с ним, отдать статьи и напроситься в гости. «Увязать», «согласовать», «охватить» — весь бюрократический слэнг 30-х годов пошел в дело. Профессор же и помог мне пристроиться на пару дней у одного из своих знакомых. На улице каких-то там Героев Революции.

Где входную дверь в коммунальную квартиру, в доме, почерневшем от сажи, украшали затейливые надписи: «Товарищи, учитесь стучать правильно — швейцаров здесь для вас нет». Этому гражданину нужно стучать три раза, другому стучать только раз, но сильно. Третьему надо стучать два раза громко и один раз тихо. Полутона тоже имеют значения, так как, похоже, что у всех в этой квартире ярко выраженный музыкальный слух. Все 27 обитателей квартиры всегда тщательно прислушиваются, считают удары, отличая громкие от тихих. И ни дай бог кому-нибудь ошибиться. Сожрут.

Обругали и меня. От души. Старушка, с желтизной глазных белков, указывающих на пристрастие к спиртному, по ошибке открывшая мне дверь, тут же желчно завопила:

— Ходют тут всякие. На воздушный флот последние деньги тянут!

Вероятно бабуся так долго и много пьет, что изо рта у нее пахнет уже не спиртом, а скипидаром.

Еле объяснил этому динозавру советской коммуналки, что я по делу…

Ох, ё-моё! Проникаешь во внутрь и при свете тусклой лампочки видишь привычную картину — чьи-то дети в коридоре, заваленном кучами разного хлама, сидят на горшках, целые орды мальчишек постарше играют в войну, громко распевая «если завтра война, если завтра в поход, если черная сила нагрянет», бегая за трехколесным велосипедом, изображающим у них танк.

Пьяный рабочий в валенках рьяно наяривает на гармошке «Ах, Самара-городок», больной лежит в постели и надсадно кашляет, так как в квартире от кухни идет чад. Там и белье кипятят, и валенки на шестках сохнут над огнем. Тут же инженер работает над проектом, серьезный мальчик, будущий математик, учит уроки, поэт, своей комнаты не имеющей и живущий в углу, отгороженном от общего коридора ковром, громко сочиняет вслух стихи.

На двери уборной гордо висит плакат: «Граждане, помните, что вы здесь не одни. Люди ждут!» И ниже: «Не выключающему свет, в трудовой уборной места нет!»

Каждый досконально знает жизнь другого во всех его самых интимных деталях, знает белье соседа, его любовниц, его долги, его болезни. Обыск у одного, понос у другого создают бессонницу для 27 душ. На общей кухне обеденное меню каждого горячо обсуждается с точки зрения этики, эстетики и возможного вынужденного переселения в Нарым.