Змеелов. Последний переулок

— Велел сказать, что озолотит.

— Так, так… Знаешь, а ведь он мудер у нас, мудер. Между прочим, этот Павел Шорохов вот тут, на этом самом месте, со мной совсем недавно разговаривал. Тоже вопросы задавал. Слушай, да вы с ним просто один к одному как похожи. Тебе — сколько?

— Двадцать шесть.

— Вот, прибавить тебе лет пятнадцать — вылитый Шорохов. Рослый. Костлявый. Силенка чувствуется. Ты бы, скажи, если б приперло, в змееловы бы пошел?

— Когда припрет, тогда и поговорим.

— За этим дело не станет. Влипаешь, гляжу. Нет, а я бы не пошел. С детства отвращение у меня ко всяким ползающим тварям. Еще к крысам. К тараканам. Брезглив!

— Ну, я ухожу. Что передать?

— Скажи, что попробую, попытаюсь, хотя… Слушай, а ты бы не согласился мне помочь? Как Рему Степановичу? Это идея не глупая, посылать вперед паренька, которого никто не знает, который ни в чем не замешан. Если что, знать ничего не знаю. Не глупо! А вознаграждение поделим.

— Так я и так уж влипаю, сам сказал.

— Да нет, это я к слову. Что с тебя взять? Посыльный. Вот прибежал, кинул фразочку и — назад. Не задавай только вопросы, любознательность вредна, поверь. Ты у него посыльный или еще и телохранитель? Как подрядились? Сколько отваливает?

— А любознательность вредна.

— Усвоил! Так пойдешь ко мне в помощники в этом деле? Побегаем, повстречаемся кое с кем. Может, и мне кого надо будет вызвать. А приз поделим. Решено?

— Не влипну?

— Если кто влипнет, так это я. Соглашайся, правда, великолепная идея! Рем Степанович — он у нас не дурак, это уж точно. А если он тебе начинает доверять, то…

— Я подумаю.

— Чего думать, ну чего думать?! — Белкин загорелся. — Для тебя никакого риска! Для тебя — ни малейшего!

— А кто его все-таки ткнул ножом? Кто-то из ваших?

— Что?.. — Замерло лицо у Белкина с приоткрытым ртом, как у застигнутого врасплох, даже сигарета выпала. Он нагнулся, поднял сигарету, обтер, а потом отбросил. — Про каких это ты «ваших» толкуешь? «Нашим» как раз это и неизвестно. Сам бы дорого дал, чтобы узнать. Тут одно на другое налезло. Из-за бабы у Шорохова конфликт вышел. Его упекли, а баба, жена его, за другого выскочила. Смириться бы, а он… Учти, все из-за баб. Французы говорят — шерше ля фам. Впрочем, тебе неважно, что там французы говорят, ты послушай меня, Олега Белкина. Все из-за баб! Ты еще молодой, еще тебя не коснулось. А вообще-то — все из-за них, из-за бабенок этих распрекрасных. Как так получается, что все беды от них? А вот получается. И еще… Вот когда много вопросов задаешь, тогда тоже в беду можно угодить. Меньше знаешь, лучше засыпаешь. — Снова Белкин, пытаясь закурить, извелся со спичками, ломая одну за другой, не слушались пальцы. — Что за спички?! Уж и на спичках стали экономить! Тоньше волоса!

— А пальцы трясутся тоже из-за баб?

— Конечно! Вот тут ты угадал! — Белкин осклабился, даже подмигнул повеселевшим глазом. — Ночку провел, поверишь, как в молодые годы! Ты, если взять на круг, сколько за ночь поспеваешь?

— Ты о чем?

— А, сосунок! Еще в той поре, когда счет не ведут! Ну, входишь в долю?

— Пожалуй. А что делать?

— Завтра начнем, сегодня я при стаканах. Утречком встретимся — и побежим по разным адресочкам. Того спросим, туда заглянем — и вся работа. Где намечаем встречу?

— Где тебе удобнее.

— Мне, друг, нигде не удобно. Мне бы рвануть отсюда — и бежать, бежать, бежать… — Белкин поник, вжался в себя. — За чужие грехи расплачиваюсь, вот что обидно. Где? Придумывай сам. Тебе сейчас, как в картах новичку, должно переть. Замечено, что и на бегах новичкам прет. Изобретай. Приказывай. За тобой вот хвоста не видно, а я все оглядываюсь, все время у меня в заду свербит.

— Когда — утречком? — спросил Геннадий.

— Назначай. И место и время. Твоя ставка, называй заезды, новичок, не глядя на лошадей. Привезут!

— Тогда часов в одиннадцать.

— Есть!

— На углу нашего переулка и Сретенки. Там кафе небольшое. Оно с одиннадцати открывается.

— Мудро! Сошлись, мол, хватить с уторка коньячку. Во, уже по-умному. Пьяницы, солнцепоклонники — обычное дело. В воскресенье нигде нет, а в кафе подадут. Есть! Заметано!

— Разбежались? — спросил Геннадий и вспомнил снова тупик, сосны, вспомнил, как побрел вдоль забора, обретя ясность, которую все обретал да обретал, все более входя в туман, в муть какую-то, в страх этот, от которого трясло и Рема Степановича, и того барина по кличке Лорд, и этого Белкина. Среди своих как тебя зовут? — спросил, не удержался.

— Разбежались. Что? Беги, беги! Я тебе не свой.

И они действительно разбежались. Геннадий потому побежал, что глянул на часы, и стрелки, шагнувшие за полдень, напомнили: «Анюта обещала подскочить к часу дня…» Белкин потому побежал — пробежечкой, пробежечкой, — что иначе уже и передвигаться не мог. Гнал его страх.

16