Змееносец

- Благодарю вас, святой брат! – сказал мэтр и щелкнул пальцами, исчезнув с глаз монаха.

Брат же Паулюс тотчас забыл, что вообще видал кого-то постороннего в это утро, и потому как ни в чем не бывало продолжил свой путь к винограднику.

Появление Паулюса в Фенелле было менее чудесным, но не менее случайным, чем его появление под древними стенами Вайссенкройца.

Несколько лет назад король Александр, отец короля Мишеля, написал настоятелю обители, чтобы ему прислали брата-монаха для проведения служб в недавно построенной часовне замка. Почтенных братьев в аббатстве в то время не оказалось, все они разошлись по другим землям, но и отказать правителю могущественного королевства, всегда оказывающему услуги монастырю по первой же просьбе, монахи не решились. И послали в Трезмон брата Паулюса Бабенбергского.

Был брат Паулюс по годам почти ровесник принца Мишеля. Молодые люди быстро стали товарищами, которые могли и погулять, и вина испить вместе, и споры теологические завести на латыни. Нередко предавался пылкий и горячий брат Паулюс и греховным страстям, сообразным его возрасту. Да и вниманием здешних служанок молодой монах обделен не был. Острый взгляд глубоко посаженных серых глаз, чувственный рот и белый скапулярий не оставляли равнодушными многих девиц. Потому возвращаться в монастырь он не стремился. Исполнял свои обязанности без особенного рвения, а после смерти старого короля и вовсе забросил службы, совершая лишь самые важные по большим праздникам.

Но и без дела не сидел, найдя себе занятие по вкусу.

Отрочество свое Паулюс провел в обители, будучи приставленным помогать братьям-виноградарям. Зная об этом немало, однажды решил он и в Фенелле разбить виноградники и заняться виноделием – с позволения Мишеля де Наве, едва взошедшего на трон. Съездив ненадолго в Вайссенкройц, под предлогом визита к своим наставникам, Паулюс привез оттуда несколько молодых лоз, которые выкрал у брата Ансельма, бывшего в ту пору старшим виноградарем. И теперь брат Паулюс с нетерпением ожидал своего первого урожая уже следующим летом.

Из густого кустарника, росшего вдоль тропинки, доносилась игра дульцимера – медленные, томные звуки, какие бывают от поглаживания струн. А следом раздался голос Скриба.

- Что ж, друг мой Паулюс, герцогиня не довольна моими канцонами. Быть может, ты подскажешь, что в них не так?

От неожиданности святой брат помянул не к месту дьявола. Заглянул в кустарник, откуда звучал голос старого знакомца, и увидел Сержа, восседающего на большом плоском камне. С развевающимися на ветру темными волосами, в накинутом на широкие плечи зеленом плаще, слишком роскошном для простого придворного музыканта, его долговязая фигура выглядела весьма живописно.

- Приветствую тебя, друг мой Скриб, - весело сказал Паулюс и, подхватив скапулярий, уселся рядом. – Может, и подскажу, если ты что-нибудь споешь… из нового.

- Изволь. Совсем новая. Я сочинил ее только что.

Он с задумчивым видом провел пальцами по струнам и, выводя медленную мелодию, запел:

Цена всей жизни – небо этим утром.

И голос той, чей образ на века

В душе моей. И вот она – рука,

Сияет совершенным перламутром,

Она сражает с нежностью цветка,

И манит лаской острого клинка.

То пытка жизни – холлод поцелуев,

Мороз объятий, лед в густой крови.

И есть ли в том хоть тень ее любви?

Иль от любви ненужной обезумев,

Безумен только я? И как ни назови –

Господь, любовь ее благослови!

Вся сила жизни - ясность ее глаз.

В которых страсти под покровом ночи

Есть исступленность... Ах, чужие очи!

Родные очи! Уст ее атлас –

Услады, вдохновения источник.

Они блаженство или боль пророчат?

Когда последний всхлип дульцимера, подхваченный криком воронья, унесся куда-то в небо, Скриб поднял глаза на брата Паулюса и в ожидании приподнял бровь.

Монах стряхнул с себя дремоту и посмотрел вверх, словно там мог теперь увидеть отзвуки умолкнувших струн. Но увидел лишь стаи ворон, кружащих над замком. Он сладко зевнул и, медленно почесав затылок, сказал Скрибу:

- Я, конечно, не герцогиня, но мне не нравится. И будь я ею, я бы тоже не дарил тебя своей милостью, если бы ты исполнял мне такие канцоны. Это черт знает что такое, а не канцона. Совершенно непозволительная нестрогость рифмы. Неужели ты совсем позабыл о метрике и строфике? Слышал бы тебя брат Марцелллинус! Я уж молчу о торнаде… - Паулюс снова зевнул, потом хлопнул широкой ладонью Сержа по спине. – Давай-ка лучше, друг мой Скриб, пойдем и пропустим по кружке вина с медом!