Змеесос

И путь был закончен. Они вновь взялись за дело, чтобы повторить раздвижение, сопровождаемое щелчком и пиканьем, и снова вернуться в низкое красное здание со штабелем, чтобы опять испытать радость обратной дороги, а потом взяться за створки. Так было несколько раз, и, казалось, что это никогда не кончится; и другие рабочие заученными движениями выполняли все, что нужно, иногда улыбаясь, а иногда произнося какой-нибудь звук; и Дима сел на швеллер, радуясь четко организованным действиям всех этих существ и нового члена его бригады, которого он нашел сегодня на дороге и взял с собой. Все длилось бесконечно; Миша Оно разграничил каждый период работы и заранее готовился вкусить прелесть отдыха на обратном пути из здания во время самого раздвижения или поднятия «пупочки» с асфальта. «Самое лучшее — самое трудное, — подумал Миша, берясь за створку в восьмой раз. — Именно в ужасный миг подлинно осознаешь радость последующей свободы и отдыха; поэтому пусть будет очень плохо и трудно, но вера в истинное счастье пусть всегда присутствует перед моим взором, как реально существующее бессмертие, или родной город, ставший самым лучшим из всех. Пускай я буду рабом ради свободы и червем ради бога; ведь если бы было наоборот, мне пришлось бы мечтать об ужасе, убогости и вечной тоске».

— А может быть, лучше этого не совершать, — сказал Миша внутри красного здания и посмотрел направо, где не было ничего.

— Надо! — крикнул Саша, повернувшись кругом.

— Это хорошо, я не спорю.

— Но тебе ближе твой смысл?

— Я не помню, — ответил Миша. — Мне близко все. И они снова взялись за створки, чтобы делать то, что было нужно. И так все и продолжалось, пока последняя «пупочка» не была раздвинута и уложена в штабель, и последний из работающих не сел на лежащий швеллер и не закурил. Это был Коля, он зажег спичку, прибавив к лунному свету кратковременную вспышку огня. Миша Оно затянулся, направив дым внутрь себя, а Саша размышлял о боге, или о женщине, или об одежде, или о себе. И никто ничего не говорил, пока сигареты не сгорели, превратившись в короткие окурки, обжигающие пальцы, и пока умиротворительное опустошение еще находилось в душах, как небесная благодарность за выполненную только что деятельность, состоящую из нескольких операций, каждая из которых имела собственную атмосферу и дух. Ночь не прекращалась, как работа, поскольку ее время еще не настало, и какие-то деревья стояли недалеко, простирая свои темные ветви в пустоту, существующую над асфальтом.

— Пошли, дружищи, — печально проговорил Дима и встал. — Сегодня это кончилось. Завтра будет заря, солнце, роса и новые «пупочки».

Они встали, отряхнувшись, и пошли вперед в сторону барака. Вася подошел к Мише Оно и стукнул его кулаком в бок.

— Сейчас мы тебе устроим, — прошептал он. Миша обернулся, и к нему подошел Дима.

— Сейчас пошли со мной, — сказал он. — Ну их, это быдло. Иди сюда, здесь будет хорошо.

Он взял Оно за руку и отвел его в сторону. Рядом с бараком было еще одно здание, и Дима открыл зеленую дверь в центре его фасада. Потом он зажег свет, и Миша увидел комнату с креслом, большой кроватью, холодильником и красными стульями около обеденного стола.

— Вот! — гордо сказал Дима. — Сюда! Садись, милый, я хочу выпить с тобой.