Змеесос

Она махнула рукой и быстро удалилась куда-то за угол. Мальчик стоял, словно его ударили резиновой дубинкой по башке, остолбеневший и пораженный. Потом, видимо кое-что поняв, он завопил: «Аааааа!!!!» и тут же куда-то сгинул.

Антонина Коваленко шла по улице дальше, наслаждаясь действительностью.

– Какой удивительный мир! – вдруг воскликнула она. – Я люблю тебя!

Мир в виде улицы расцветал перед ней, как степь, где в бескрайности стоят великие дома, внутри которых существует свет и Яковлев с Лао борются за тайну и интерес, порождаемый всем, чем угодно, и сейчас готовятся отойти ко снам и насладиться передышкой в течение бытийственной реальности, погубить которую никак нельзя. Улица словно могла еще более улучшить свой чудесный ореол и, как одушевленное существо, наверное, тоже имела память о своих прошлых историях и удовольствиях, испытанных в разных состояниях; и если бы улица предстала бы сейчас в виде своей явленной сути, то Антонина Коваленко тотчас бы накинулась на нее с целью изнасиловать, и удовлетворить это желанное существо, и быть его лучшей любовницей и подругой, и вместе плакать над утраченной невинностью и детством, а потом подарить цветок.

– Как я желаю тебя! – воскликнула Коваленко, озираясь по пустынным сторонам. – О, как я хочу…

Неожиданное зверское любовное желание пронзило все ее тело; она начала дрожать и трепетать, словно к ней медленно приближался хмурый маньяк с ножом, и голова ее стала отчаянно вертеться в поисках подходящей жертвы, словно бедра какой-нибудь вульгарной танцовщицы.

Где-то вдали шел мужчина, его лицо было романтическим и серьезным. Коваленко увидела его и тут же бросилась вперед, как на баррикады, обхватила мужчину за талию, чуть не сбив с ног, и, встав на колени, стала говорить:

– О, милый, я тебя хочу, я так люблю вас! Я вдруг увидела вас, вы шли по этой самой лучшей на свете улице, я знаю всю вашу судьбу, ты для меня самое дорогое, будь моим, будь моим, будь моим!.. Только твое тепло развеет мою страсть, только твое добро разбудит мою жизнь, только твое кольцо покроет мой стыд. Я вас люблю, ангел. Вас когда-то звали так же; вы были Семеном Верия, а до этого вас называли просто: Кибальчиш. Только ты и твое дыхание существуете для меня, только ты и твои волосы приводите меня в восторг, только ты и твоя родинка по-настоящему волнуете меня. Или я покончу с собой!

– Встаньте, – укоризненно сказал мужчина, – вы обознались, меня зовут Миша Лоно, и в прошлых рождениях я был совсем иным. И вам я не нужен, это просто минутная прихоть, а точнее – похоть, и она скоро пройдет. Я не для вас, я просто так, я ни для чего не предназначен. Кибальчиш вездесущ, а я иду по улице. Поэтому бросьте вы это, Михаил Васильевич, и продолжайте лучше прогулку.

Коваленко жалостливо слушала эту речь, потом начала плакать.

– Ты отринул меня, отказался, я тебе не нужна! О позор, о стыд, о ужас!.. Я сейчас самоколесуюсь. Но вы неправы! Вас покарает суровый дух любовной справедливости, и вам несдобровать. О, помни же свою Тонечку!

– До свидания, – сказал тот, кто назвался Лоно, высвобождаясь из цепких объятий. – До новых других встреч.

Он пошел дальше, не оборачиваясь. Антонина, плача и стеная, сидела на тротуаре и смотрела вслед мужчине.

Внезапно ее осенила агрессивная мысль. Она засунула руку куда-то внутрь одежды и достала заряженный почти купидоновской стрелой арбалет.

– Я всегда ношу оружие, – негромко сказала она, прицеливаясь. Мужчина шел и ничего не слышал. Спущенная стрела воткнулась ему в левую ногу, пронзив ее насквозь. Он вскрикнул и упал. Довольная Антонина тут же примчалась и встала над жертвой, самодовольно улыбаясь.

– Что это означает? – страдая, спросил мужчина.

– Ничего; я подстрелила тебя, чтобы быть с тобой. Сейчас я вас изнасилую и съем.

– Почему?..

– Я вспомнила, что так делает самка богомола. Наверное, это чудно.

– Но я не богомол.

– Неважно, вы – мой любимый. Вы – моя милая букашечка…

Антонина легла рядом с мужчиной и стала гладить его. Мужчина все-таки стонал и, кажется, ничего не хотел. Антонина расстегивала его штаны и шептала нежные тихие слова. Лицо мужчины искажала боль; он, мучаясь, сказал:

– Ничего не выйдет, я не захочу вас. Изнасиловать мужчину невозможно.

– Посмотрим, – с вызовом ответила Коваленко, доставая из синих трусов мягкий и стылый мужской член.

– Вот видите… – почти улыбнулся мужчина.

– Послушайте! – резко сказала Антонина. – Не мешайте мне! А то я вас побью второй стрелой и в конце концов воткну ее в какой-нибудь ваш орган.

Мужчина испуганно заткнулся. Антонина начала обычные женские ласки, пытаясь добиться желаемого, но мужчина был совершенно холоден и неумолим, и на него не действовали никакие ухищрения разгулявшейся Коваленко, которая, хитро пыхтя и возбужденно причмокивая в такт своих деяний, уже готова была делать, пожалуй, все, что угодно, чтобы добиться своего, но в организме мужчины словно перерезали механизм любви, и он только жалобно стонал, печально рассматривая торчащую в ноге стрелу, и не обращал внимания ни на что.