Змеи и лестницы

– Допустим, – теперь и Литовченко, не отрываясь, смотрел на медузу. – Допустим, тебе повезет. И человечек обнаружится, и надует тебе в уши, что видел неподалеку фургон передвижного цирка-шапито. И больше никаких примет…

– Передвижной цирк-шапито – сам по себе примета, – заметил Вересень.

– Это к слову, – тут же поправился капитан. – Такого счастья, как шапито, нам не обломится. Обломится фура, каких миллион. Это в лучшем случае.

– На любой фуре есть опознавательные знаки. Название фирмы или автопредприятия, как минимум.

– Угу. Только засечь их в сумерках почти нереально. Разве что специально следить за дорогой при помощи прибора ночного видения. И это не автотрасса, а забытая богом грунтовка. Думаешь, есть такие идиоты?

– Только на них и надежда, – вздохнул Вересень.

– Ну, допустим, случилось чудо. Идиоты нашлись. Что-то там узрели. Дальше что?

– Дальше начнется работа, муторная и долгая. А людей мало…

– Завтра будет больше.

– Кого-то еще перебрасывают на дело Лоденбаха?

– Можно сказать и так, – Литовченко выдержал драматическую паузу. – К нам едет немецкий полицейский комиссар. Для усиления оперативной группы… и вообще.

– Что – «вообще»?

– Обычная практика. Убили не кого-нибудь, а гражданина Германии. Так что немецкому комиссару тут самое место.

При упоминании о комиссаре дурацкий парень неожиданно заволновался. Пробежался по коленям Вересня и капитана Литовченко, сделал несколько кругов по комнате, выскочил на кухню и, спустя минуту, вернулся оттуда с большой рукавицей-прихваткой в зубах.

– Ну, и что ты хочешь этим сказать? – спросил Вересень у Мандарина.

– Неясно, что ли? – капитан хлопнул себя по ляжкам и заржал. Впрочем, деликатнее, чем обычно. – Это означает, что немчура будет держать нас в ежовых рукавицах. Припрется со своим уставом в чужой монастырь. И никто ему ни слова не скажет, что характерно.

Вересень тут же попытался представить таинственного полицейского комиссара из Германии, но ничего, кроме черного мундира Мюллера (в исполнении народного артиста СССР Л. Броневого), в голову не лезло. Эх-х, плохо ты знаешь Германию, Боря! Оставались, правда, комиссар Мегрэ и комиссар Миклован, но первый был французом, а второй – и вовсе румыном. Они носили шляпы, курили трубки, мрачно смотрели на мир и на своих подчиненных: людей, не отягощенных интеллектом, а попросту – болванов. Там, где морщит лоб полицейский комиссар, рядовому следователю делать нечего, – этому учили Борю Вересня мировая литература и кинематограф. Но его собственный опыт подсказывал: раскрытие преступления – тяжелый и рутинный труд, и нужно перелопатить десятки тонн пустой породы, чтобы найти крошечный осколок истины. Одному человеку с такой задачей не справиться, только команде, знакомой с последними достижениями криминалистической науки. Ведь случай Вернера Лоденбаха – не рядовая бытовуха, которая просчитывается за несколько часов, максимум – суток. Все говорит о том, что убийство было тщательно продумано и спланировано. Его мотивы неясны, круг подозреваемых очертить невозможно, личность самого Лоденбаха до сих пор остается загадкой. Быть может, полицейский комиссар из Германии привезет ответы хотя бы на некоторые из вопросов? В таком случае его появление можно только приветствовать – несмотря на шляпу, трубку и – возможно – усы.

– …Когда прибывает немец?

– Завтра, утренним рейсом из Франкфурта. Еду его встречать. Жаль, конечно, что по-немецки не говорю, – вздохнул Литовченко. – Придется брать с собой разговорник.

– Лучше возьми меня.

– Петришь в немецком?

Вересень утвердительно кивнул, хотя все его знания ограничивались школьным курсом и прослушиванием группы «Раммштайн». Прослушивание было не совсем добровольным: фанатом «Раммштайна» являлся его сосед с нижнего этажа, бледный юноша по имени Антон. Когда Антон врубал музыку на полную мощность, скрыться от проклятой металлической группы не представлялось никакой возможности. Звуки лились отовсюду, даже из унитаза, и тогда Вересню начинало казаться, что унитаз вот-вот расколется, а заодно треснет бачок, и лопнут стекла на окнах, и все имеющаяся в доме посуда разлетится на мелкие осколки. Правда, до крайности дело не дошло: весной бледного юношу забрали в армию, и Вересень смог вздохнуть спокойно.

– Давай, изобрази чего-нибудь.

– Что именно?

– Пару фраз для затравки, – уточнил капитан. – «Гитлер капут» и «хенде хох» не предлагать.

Вересень сразу же вспомнил бачок, стекла и посуду, и, прикрыв глаза, проревел в стиле фронтмена «Раммштайна» Тилля Линдеманна:

– Ду! Ду хаст. Ду хаст мич. Ду хаст мич гефрахт унд их хаб нихтс гесахт[5].

– Здорово! – Литовченко посмотрел на следователя с неподдельным восхищением. – Значит, встречаем немчуру на пару.