Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии

Самый неприятный случай произошёл утром седьмого дня. Час назад покинув место, где ночевали прошлой ночью, мы столкнулись с первой живой душой с тех пор, как вышли из Явизы. Это был тихо помешанный лесоруб-одиночка, занятый устройством сада на расчищенном от зарослей участке. Когда мы спросили его, как добраться до Санта-Фе, он, не в силах сдержать смех, указал пальцем на едва различимую тропинку. Если идти в темпе, пояснил он нам, и повезёт, можем попасть туда через две недели. Его слова прозвучали настолько гнетуще, что мы не хотели верить своим ушам. Вымотанные морально и физически, с запасом патронов от силы на два-три дня… Но, не имея иного выбора, мы продолжили путь. Впереди шёл я с ружьём, потом Себастьян, а за ним трое индейцев. Мы шагали бодро до тех пор, пока лесная чаща не обступила нас вплотную. Дальше мы шли как во сне. Ничего не хотелось, и решимость нас покинула.

Пребывая в трансе, я видел, как в двадцати метрах от меня выпрыгнул чёрный ягуар. Замерев на мгновение, он отвернулся и сделал несколько широких шагов в предполагаемом направлении Санта-Фе, прежде чем, подобно призраку, снова исчезнуть в зарослях.

Его заметил только я, но оно было вполне реально, это предзнаменование, поскольку до Санта-Фе вместо двух недель мы добрались всего за двое суток. Тем же вечером мы нашли тропу, которая вывела нас на отросток шоссе. Всё это было испытанием нашей воли, и когда мы после стольких дней в тени вырвались на солнышко, Себастьян обнял меня со словами «пути Господни неисповедимы».

Тем вечером мы разбили лагерь возле чистого ручья и зажарили дикую индейку, добытую одним из индейцев куна, а потом заснули под звёздным небом. И наконец-то ночью не было дождя.

На следующее утро я встал рано, уверенный, что смогу добраться до Санта-Фе в течении дня. Наконец-то в желудке у меня не было пусто, а мысли не омрачала неопределённость. Я упивался свободой – путь открыт! – с неведомым доселе энтузиазмом. Ускорив шаг, я вскоре оставил моих спутников позади. Дорога вначале представляла собой извилистую тропу, снова и снова огибавшую эти места, как в сонном лабиринте. Однако уже через несколько миль она вывела меня на гребень холма, откуда внезапно открылся вид на Панамериканское шоссе – пустынный и плоский коридор стометровой ширины, уходящий за горизонт.

Словно олень на просеке, я инстинктивно отшатнулся, на миг поражённый открывшимся простором. Затем стал двигаться медленней, с опаской. Мои чувства, обострённые как никогда, отмечали малейшее трепетание и каждое движение. Ни спереди, ни сзади меня не было ни души, а лес отступил к склонам каньона. Больше ни разу не ощущал я такой свободы. Мне было двадцать лет и я, казалось, очутился именно там, куда мечтал попасть.

Прежде чем покинуть весенний Бостон, я пожелал себе «не убояться одиночества и бытовых неудобств, чтобы понять». Теперь, как мне казалось, у меня появились необходимые средства, и случайное свидание с ягуаром подтверждало, что природа на моей стороне. Пройдя Дарьенский разрыв, я рассматривал задания профессора Шултса как некие ребусы, интуитивное понимание которых может забросить меня в пределы, недоступные воображению. Смысл этих загадок я усваивал, как растение впитывает влагу, спокойно и без натуги. Со временем «дарьенский поход» сделался всего лишь одним из этапов этноботанического ученичества. В результате я обошёл западную часть Южной Америки почти полностью.

Учёную степень антрополога я получил в 1977 году. Два следующих года прошли вдали от тропиков, на севере Канады. Затем я вернулся в Гарвард как ученик профессора Шултса.

Шултс был не просто застрельщиком авантюр. Во всём том, что и как делалось в ходе экспедиций, были видна его сильная рука и личный пример, а «изучение растительных препаратов у туземцев» служило не более чем правдоподобной формулировкой их цели. Он провёл тринадцать лет на Амазонке, поскольку был уверен, что индейская медицина способна дать препараты, жизненно важные для всего человечества. Сорок пять лет назад он был в числе тех немногих, кто изучал особые свойства кураре, яда, которым туземцы смачивают наконечники охотничьих копий и стрел.

Обезьяна, поражённая дротиком с этим ядом, утратив контроль над мышцами своего тела, сразу падает к ногам охотников с верхушки дерева. Нередко причиной смерти животного становился удар о землю, а не токсичное вещество. Химический анализ охотничьих снадобий позволил получить d-тубокурарин, мощный мышечный релаксант, широко применяемый в хирургии. Виды, выделяющие кураре – малая толика из 1800 растений с медицинским потенциалом, открытых Шултсом только на северо-западе Амазонии. Он знал, что как в соседних точках региона, так и по всему миру ждут своей очереди тысячи других видов. На их поиски он нас и посылал. Так я подошёл к важнейшему эпизоду моей научной карьеры.