Змей и жемчужина

— Стало быть, вы признаетесь в грехе блуда и нарушении брачных обетов. Это большой грех, мадонна.

— Нет, — сказала я, раздражённая его тупостью. — Это вовсе не то, что я говорила. Я сказала, что меня искушают заняться блудом в нарушение брачных обетов.

— Значит, вы желаете мужчину, который не является вашим мужем, а является преосвященным кардиналом?

Я со злостью уставилась на решётку исповедальни. В церкви было темно и душно и затхло пахло ладаном, скамеечка для коленопреклонений была жёсткой, и сквозь украшенную искусной резьбою решётку исповедальни я могла разглядеть только какие-то части облачения священника, но не его лицо. Его как бы освобождённый от телесной оболочки голос был полон неодобрения.

— Нет, — попыталась я объяснить ещё раз. — Это кардинал Борджиа меня желает. Он воображает, будто достаточно помахать перед моим носом одним или двумя драгоценными ожерельями...

— Значит, вы виновны в том, что искушаете духовное лицо нарушить обет безбрачия?

— Если учесть, что у него уже есть пятеро внебрачных детей, вряд ли ему требуется, чтобы его искушали, — заметила я.

— Не ваше дело порицать служителя Господа. — Священнику явно было легче порицать меня. Отрывистый голос, доносящийся до меня из-за решётки, был ледяным. — Плотские грехи кардинала — это дело его совести. Вы не должны утяжелять ношу, что обременяет его душу.

— Его ношу? — возмутилась я. — А как насчёт моей? Жена без мужа, брошенная в... в гнездо порока! — Наверное, уж это его проймёт. Ведь священники вечно талдычат нам о гнёздах порока.

— Даже сквозь эту преграду я вижу, что вы отмечены проклятием красоты, — продолжал священник, цокнув языком. — Красивые женщины суть ловушки, которыми дьявол искушает мужчин нарушать свои обеты. Облачитесь в скромные одежды, мадонна, старайтесь держаться в тени и не утяжеляйте ношу этого служителя Господа, искушая его своим телом.

— Я вовсе не хочу искушать его своим телом!

— Все женщины жаждут, чтобы ими восхищались. Сей служитель Господа трогал вас?

— Нет, — призналась я. — Но он этого хочет. — «Он приходил ещё раз, но я отказалась с ним говорить». Так я священнику и сказала. — Я просто сидела, сложив руки на коленях. Я никак его не поощряла.

Но это не произвело того впечатления, на которое я рассчитывала.

— «А! — сказал кардинал Борджиа, и по его низкому глубокому голосу стало видно, что он позабавлен. — На сей раз меня ждёт презрительное молчание. Что ж, если вы предпочитаете безмолвие, то я тоже. На что слова, если можно просто любоваться такой красотой?» — И он подпёр рукой подбородок и сидел так битый час, воззрившись на меня своими горящими глазами.

— Под конец я вся издёргалась, — сказала я священнику. — Знаете, как трудно — просто неподвижно сидеть и молчать, когда на тебя пристально смотрят? У меня ужасно чесался нос, а он за весь час только и сказал: «Не могли бы вы дуться, немного повернув голову? Я был бы благодарен за возможность полюбоваться вашим совершенным профилем». Ну что делать с таким человеком? Что бы я ни сказала, он ни на что не обижается.

— Значит, его воля сильнее вашего тщеславия. Три покаянных молитвы...

Священник скороговоркой перечислил все молитвы моей епитимьи — чтобы прочесть их все, мне пришлось бы стоять на коленях до Сретения Господня, но я просто заткнула уши, не желая слушать. «Мне надо было сразу понять, что ты примешь его сторону». Эти попы вечно держатся друг за дружку. Все у них виноваты, только не они сами. Когда мне было двенадцать и мои груди впервые стали давить на шнуровку моих корсажей, меня исповедовал монах — дыша на мою шею вином от причастия, он шепнул мне, что отпустит все мои грехи, если только я дам ему посмотреть на мои созревающие яблочки. Он так и сказал «яблочки». Я всё рассказала настоятелю его монастыря, и каким-то образом в конце концов оказалось, что во всём виновата одна я; юная искусительница, выставляющая напоказ свои прелести, ввела в соблазн бедного служителя Господа. С тех пор я никогда по-настоящему не верила попам. И с тех пор мне не очень-то нравятся яблоки.