Змей и жемчужина

— С меня тоже скоро напишут портрет, — доверительно сообщила Лукреция. — Для моего нареченного. Он хочет посмотреть на меня, и мне непременно, непременно надо выглядеть хорошенькой. Если я не буду выглядеть, как надо, он женится на другой и разобьёт мне сердце.

— А кто твой нареченный? — Я осторожно расчесала спутанные волосы у неё за ухом.

— Дон Гаспаре Аверса, граф де Просида. — В её голосе прозвучало удовлетворение. — Он очень знатный испанский дворянин.

— Хорошая партия. А ты с ним знакома?

— Нет, но отец говорит, что он молодой и красивый. У меня всё должно быть самое лучшее. — Лукреция удовлетворённо заёрзала. — Отец любит меня.

— Сиди смирно, — сказала я ей. — У тебя волосы спутались.

— Они вечно путаются. — Она испустила глубокий вздох. — Жалко, что они вьются.

— Нет, не жалко. Потому что тебе не понадобится горячая кочерга, чтобы их завивать, не то что мне.

Лукреция снова заёрзала от радости, а потом сидела смирно, пока я расчёсывала копну её волос. Я поймала себя на том, что напеваю себе под нос и у меня хорошее настроение. С тех пор, как я переехала в это палаццо, мне не с кем было общаться — никого, с кем я могла бы сидеть и хихикать, никого, кому от меня нужна была бы только лёгкая беседа и мои руки, чтобы расчёсывать волосы. Никого, кроме вечно подсчитывающей расходы мадонны Адрианы.

— С каких это пор в доме моей кузины поселились греческие богини? — раздался за моей спиной низкий глубокий голос, голос, который я так хорошо знала, со смешинкой и испанским акцентом. — Сами Деметра и Персефона[46].

Лукреция проворно вскочила на ноги, сделала в траве ещё один изящный реверанс и бросилась обнимать отца. Я ожидала, что за такое поведение он пожурит её — мой собственный давно почивший отец непременно тотчас отстранил бы меня и прочёл мне короткую строгую нотацию об основах женского достоинства — однако кардинал Борджиа только крепко обнял дочь и поднял её в воздух, так что её голубые юбки раздулись колоколом.

— Нет, нет, — перебил он её, когда она начала тараторить что-то по-испански. — Ведь мадонна Джулия не понимает нашего каталонского, разве ты не помнишь?

Лукреция легко перешла снова на итальянский.

— Можно, художник напишет меня в образе Персефоны на моём портрете для дона Гаспаре? В волосах у меня будут цветы, и я буду держать в руке гранат[47].

— Только если мадонна Джулия согласится, чтобы её написали в образе Деметры. — Кардинал перевёл взгляд на меня. — Так, как она сидит сейчас, с упавшими на траву волосами и рассыпанным на коленях зерном. Что ты об этом думаешь, а, Лукреция?

— Я думаю, ей тоже нужно убрать волосы цветами, — объявила Лукреция и тут же бросилась к кустам роз, растущим вдоль розовых каменных стен сада.

— Хитро, ваше высокопреосвященство. — Я бросила в кардинала Борджиа свой серебряный гребень, когда он устроился рядом со мною на траве и беспечно бросил квадратную кардинальскую шапку возле фонтана. — Хитро послать ко мне вашу дочь, чтобы она помогла вам соблазнить меня!

— И как, это сработало? — Он лениво прищурился, опершись на локоть, словно древнеримский император на пиру.

Я невольно улыбнулась, глядя, как Лукреция собирает в подол юбки розовые бутоны и её волосы золотым ореолом обрамляют её лицо. — Она очаровательна.

— Это точно. — Он смотрел на свою дочь с нескрываемой любовью. — От меня рождаются прелестные дочери, мадонна Джулия. Не хотите ли одну такую?

— Благодарю вас, но я хочу сыновей, — сказала я, фыркнув точь-в-точь как моя чопорная сестра. — Сыновей от моего мужа, а не от вас.

— Не пытайтесь подражать своей дуэнье, — добродушно молвил кардинал. — Женщины говорят, что хотят иметь сыновей, потому что знают: сыновей хотят их мужья. Но красивые женщины всегда хотят иметь дочерей.

Я моргнула. Ну, хорошо, может быть, я и впрямь мечтала после замужества иметь дочь. Маленькую девочку с такими же, как у меня, светлыми волосами и тёмными глазами и непомерно длинными ресницами, как у Сандро, которые я почему-то не унаследовала вместе с цветом глаз (что было, разумеется, величайшей несправедливостью, но, возможно, моей дочери повезёт больше). Маленькую девочку, с которой я могла бы вместе сидеть на солнышке, как только что сидела с юной Лукрецией Борджиа.

Кардинал Борджиа лежал и наблюдал за мною.

— Она носила бы моё имя, — сказал он, — если бы вы родили дочь от меня. И имела бы знатного мужа, как и Лукреция.

— И её воспитывала бы мадонна Адриана, а не я? — Я вздёрнула подбородок. — Как Лукрецию и её братьев? Маленького Джоффре, и похотливого Хуана, и ещё одного, который сейчас учится в Пизе. Интересно, где сейчас их мать?

— Она счастливая владелица трёх процветающих римских постоялых дворов и ещё много какой недвижимости на берегах Тибра, — тотчас отвечал кардинал. — Всё это подарил ей я. Мы с нею провели вместе десять лет, родили четырёх детей и до сих пор остаёмся добрыми друзьями. Её последний муж не желал иметь в своём доме выводок бастардов Борджиа, так что... — Он по-испански красноречиво пожал плечами и махнул рукой в сторону розовых стен сада мадонны Адрианы.