Змей и жемчужина

— Я сказал молчать! — рявкнул дон Луис и — надо же — сам послушался собственного приказа. Больше он уже ничего не скажет.

Я не прошептал молитвы, когда моя рука метнула нож. Говорят, святой Юлиан, который при жизни был рыцарем-госпитальером[42], присматривает за душами убийц, но он занимается только раскаявшимися убийцами, мне же за всю мою короткую жалкую жизнь никогда не хотелось в чём-нибудь каяться меньше, чем в эту минуту. Я только прошептал: «Анна», и её имя словно придало клинку, что вылетел из моей руки, крылья, и он понёсся прямо, как копьё. Я увидел блеск стали в просочившемся сквозь облака свете луны, услышал бульканье крови, которой мой нож не давал хлынуть из горла испанца, и понял, что попал, куда метил.

Он рухнул на покрытые грязью камни площади с моим ножом, торчащим из самой середины его адамова яблока. Никколо мгновение постоял над трупом, изумлённо раскрыв рот и всё ещё вглядываясь во тьму, тщась увидеть, кто убил его товарища. Потом взвыл и бросился бежать.

Я уже успел вынуть из-за манжеты второй нож и держал его наготове, но, когда я бросал его, моя жертва споткнулась, и клинок попал ему не в спину, а всего лишь глубоко вонзился в колено. Он завопил во всё горло, и от этого вопля залаяли все лежавшие на широком пространстве площади собаки. Я выругался про себя и бросил сквозь тьму свой третий нож, но он пролетел мимо и со звоном упал на мостовую, в то время как Никколо с трудом поднялся и заковылял прочь.

Мои ноги слишком коротки, чтобы добиться чего-либо большего, чем неуклюжая трусца, и позднее мне придётся заплатить даже за это усилие, когда кривые кости моих ног запротестуют против столь быстрого способа передвижения. Мне никогда не угнаться за мужчиной нормального роста и даже, если на то пошло, за здоровым ребёнком. Но за раненым с одним целым коленом? Если поторопиться, то я смогу его догнать.

Я бросился вслед за Никколо, пересёк площадь и последовал за ним в лабиринт тёмных кривых улочек. «Идиот, — зло сказал я себе, — на таких улицах, как эти, тебя самого ограбят и убьют». Для любого человека сунуться после наступления темноты в не признающие ни власти, ни законов переулки Рима — это чистое безрассудство; для карлика же, которого любой может ограбить и убить даже средь бела дня, — это сущее безумие. Но я слышал, как впереди меня Никколо стонет всякий раз, когда ему приходится опираться на раненую ногу; я чуял мерзкий, отдающий железом запах его крови на фоне обычных ночных запахов чадящих сальных свечей и нечистот, и из маленьких потайных ножен, вшитых в мой пояс, в мою руку перекочевал ещё один нож. «Ты можешь его отпустить», — предложил голос в моей голове, быть может, это даже был голос святого Юлиана, желающего, чтобы я раскаялся в том, что отобрал чужую жизнь. В конце концов, человек, который пригвоздил руки Анны ножами к столу, был мёртв, и скорее всего именно он, дон Луис, перерезал ей горло. Но Никколо наверняка тоже удерживал её на столе. Он, возможно, протестовал, морщился от мук совести; даже оплатил заупокойную мессу по её душе — но он всё равно удерживал её на столе, и я ни чуточки не хотел его щадить.

Впереди меня моя жертва замедляла шаг. Я слышал, как он поскуливает при каждом вдохе, и доносящийся до моих ноздрей запах крови сделался ещё резче. Должно быть, он выдернул из раны мой нож, и кровь теперь вытекала свободно. Я заколебался, когда он, хромая и тяжело дыша, свернул на Понте Сант-Анджело — по мосту шла длинная прямая дорога, и я вполне мог бы кинуть свой нож в ковыляющий по ней неясный силуэт. Но нож, который у меня остался, был последним, и, если я промахнусь, то останусь безоружным, а я хорошо усвоил этот горький урок — никогда не выходи в город без оружия. Мне придётся напасть на Никколо с близкого расстояния, и я заставил свои жестоко болящие ноги перейти на неуклюжий бег. Паломники переходили Понте Сант-Анджело, чтобы посмотреть на Базилику Святого Петра, но Никколо шёл не туда. Он свернул с пути, ведущего в палаццо кардинала Борджиа, что рядом с Кампо Деи-Фиори, так что теперь я точно знал, куда он пойдёт.

Я настиг его, когда уже стал виден огромный фасад палаццо Монтеджордано. Он спотыкался и скулил и постоянно оглядывался в диком ужасе, пытаясь разглядеть, какое же существо преследует его, прячась во мраке. Быть может, он думал, что это Анна встала из могилы, чтобы своими изрезанными руками схватить его за горло. Я нырнул в сторону, вытащил из сточной канавы скользкий от нечистот и крысиного помёта камень и швырнул его прямо ему в поясницу. Он издал вопль и упал, и, прежде чем ему удалось снова встать на ноги, я уже сидел у него на плечах. Схватив его за мокрые от пота волосы, я дёрнул его голову к себе и упёр остриё ножа в его горло.

— Никколо, — промурлыкал я в его ухо, — скажи мне, кем был тот юнец.

— Какой юнец? — Он всхлипывал. — Какой юнец, я не...