Змей и жемчужина

— Прошлый конклав продлился всего четыре дня. — Мой маленький телохранитель перевернул ещё одну страницу в своей книге. — И, разумеется, был один, который продолжался два года, но тогда было решено, что кардиналы слишком засиделись. В конце концов их заперли, разобрали над комнатой для голосования крышу и сказали им, что они будут сидеть под открытым небом, пока не изберут Папу. Несколько проливных дождей прекрасно помогли им сконцентрироваться.

Я никогда не могла определить, когда Леонелло шутит. Его монотонная культурная речь всегда звучала одинаково, что бы он ни говорил. Только блеск в его глубоко посаженных зеленовато-карих глазах свидетельствовал, что в душе он смеётся. После шести дней в его обществе я должна была признать, что в основном он смеётся надо мной, но мне мой новый телохранитель так нравился, что мне было всё равно. Сейчас он сидел, положив ноги на маленький столик, и его короткие пальцы перелистывали страницы томика стихов, который он читал при свете свечей в подсвечнике. Кто-то нашёл для него чистую рубашку и камзол с чужого плеча с быком Борджиа, и то и другое спешно перешитое, но сапоги у него остались те же, поношенные и исцарапанные.

— Этому конклаву лучше не заседать два года. — Я подняла с пола лоджии своё вышивание, но вышивать не могла, потому что слишком нервничала. — Долго я это не выдержу.

Леонелло посмотрел на меня поверх края своей книги.

— Вы хотите, чтобы кардинал Борджиа победил?

— Разве мы все не хотим одного и того же? — с беззаботным видом спросила я. Мадонна Адриана этого хотела; она никак не могла сосредоточиться на своей шахматной партии, потому что всё время поглядывала в сторону площади Святого Петра. Лукреция и её брат конечно же тоже этого хотели — они только и делали, что перешёптывались о том, как их отец скоро станет Папой. Даже сейчас Лукреция снова перегнулась через балюстраду лоджии, всматриваясь в ночное небо через свою подзорную трубу.

— Я сомневаюсь, что вы хотите, чтобы он победил, — сказал карлик. — Ведь у пап не бывает любовниц, не так ли?

— У них могут быть дети! — Я вздёрнула подбородок. — У Папы Иннокентия их было шестнадцать!

— О, грехи юности — это одно дело. Молодому человеку простительно иметь любовницу или даже двух, когда он только начинает свой путь наверх. И когда он забирается выше, становится, скажем, кардиналом, он может безнаказанно держать такой вот сераль. — Леонелло обвёл рукою нас, женщин и детей. — Но поселить подобный сераль в Ватикане...

Родриго меня не бросит. Только не после тех часов, которые мы провели в его пустом палаццо на черно-белой кушетке... и на полу рядом с нею... и в нагретой летним солнцем траве в саду, где пчёлы, пьяно кувыркаясь в полёте, летали между иссушенными жарой растрёпанными розами... Не после того, как он, накрутив на руку мои волосы, шептал мне по-испански, какая я красивая. Как он умел заставить меня чувствовать себя красивой, когда его неторопливые руки ласкали мои обнажённые плечи или медленно гладили нежную кожу на внутренней стороне моего локтя.

Но я его больше не видела с того дня, когда он посадил меня на мою новую лошадь, поцеловал мне руку и отослал обратно в палаццо Монтеджордано. Всего лишь несколькими днями позже умер Папа, и мой кардинал исчез в Ватикане, сначала для похорон Папы, а потом — для избрания нового Папы на конклаве. Единственной весточкой была короткая записка:

«Не выходи из палаццо, пока не закончится голосование, — написал он в спешке, когда было не до нежностей. — На улицах опасно, а я не хочу, чтобы ты или дети пострадали. Я пришлю телохранителя».

Он думал обо мне — и он прислал телохранителя. Разве это не значит, что он меня не бросит, даже если станет Папой?

«Что ты вообще знаешь о мужчинах? — сказал жестокий голосок в моём мозгу. — Последним мужчиной, на которого ты сделала ставку, поставив своё будущее, продал тебя ради карьеры. Кто сказал, что Родриго поступит иначе?» В конце концов, папский престол — это самый большой приз в христианском мире. Наверняка он стоит одной обычной золотоволосой девушки.

Может быть, в конце концов у меня только и останется что Орсино. Орсино с его неловкими руками, косящими глазами и тонким, слабым голосом... Только теперь все в Риме будут знать, что сначала я отдалась человеку, который стал Папой.

— Это правда, sorellina? — заорал на меня вчера днём Сандро. У меня была слабая надежда, что, когда он вернётся в Рим, до него не дойдут сплетни о его младшей сестре, но эта надежда тихо угасла в моей груди в тот самый момент, когда я увидела, как Сандро врывается в сад палаццо Монтеджордано, где я сидела, подставляя солнцу свои волосы. — Кардинал Борджиа? Он тебя изнасиловал, да? Ты бы никогда сама не сдалась этому старому мерзавцу. Если он тебя изнасиловал, я отрублю ему голову и закопаю её в горшке с базиликом, как Изабелла поступила с Лоренцо...[58]