Змей-искуситель

Якобек ничего мне не сказал, да и не обязан был ничего говорить. Он с мрачной решимостью грузил яблоки, командовал последней осенней стрижкой газонов, вставал на заре и возвращался поздно вечером. Он работал больше любого на ферме, за исключением меня, и произвел неизгладимое впечатление на моих родственников. Но Якобек работал не для того, чтобы расположить их к себе. Он делал это для того, чтобы забыть ту ночь, которую мы упустили. Я занималась тем же самым.

Обычно во время осеннего сезона «Ферма Хаш» принимала в будние дни по пятьсот посетителей, две тысячи по субботам и тысячу по воскресеньям. Благодаря свалившейся на нас известности ферму посещали около двух тысяч ежедневно и по пять тысяч каждую субботу и каждое воскресенье. Прибыли оказались огромными, работа – невероятно тяжелой. Мэри Мэй, которая до сих пор избегала Якобека и все еще злилась на меня, продолжала играть свою роль в этом шоу, эксплуатируя известность Эдди Джекобс Тэкери. Эдди не обращала внимания на свою популярность, оборачивающуюся прибылью для фермы. Дэвис мрачно делал вид, что ничего особенного не происходит, и по вечерам часами сидел за компьютером в их с Эдди спальне. Они оба разрабатывали бизнесплан, который, по их мнению, должен был вывести нашу ферму на новую орбиту в следующем тысячелетии. Днем Дэвис грузил кондитерские изделия в грузовики, пока Эдди делала пончики, пироги и яблочную соломку. При этом ее по утрам тошнило, но она завоевала расположение всех моих родственников. Она оказалась доброй и умной девушкой.

Об Эдди много говорили в округе Чочино, и, несмотря на все мои усилия лишить наши отношения финансовой подоплеки, благодаря ей в кассу потекли деньги.

– Я ничего не имею против того, что мое имя приносит вам прибыль, – мягко сказала мне Эдди. – Это само собой разумеется.

– Но я возражаю! – ответила я. – Ты моя невестка…

Эдди обняла меня, а я обняла ее.

Влияние Эдди на жизнь округа дошло до меня в полной мере на ноябрьском заседании торговой палаты округа Чочино. Оказалось, что наши ресторанчики, небольшие гостиницы и все магазины удвоили свои доходы благодаря любопытным, желавшим своими глазами посмотреть на дочь президента США.

Таким образом, Эдди получила ключи от нашего округа – вместе с грамотой в рамке, в которой жители округа благодарили ее за то, что она открыла нас всему миру.

– Вы оказали мне высокую честь, – с милой улыбкой сказала Эдди двум сотням жителей округа, собравшимся в церкви, – но я всего лишь делала пончики.

Все засмеялись и зааплодировали, а Дэвис просиял. Люсиль и ее команда наблюдали за происходящим с хоров, словно вооруженные ангелы. Якобек в вельветовых брюках и коричневой кожаной летной куртке сидел рядом со мной, ловя на себе любопытные и недоброжелательные взгляды. Когда Бернард Далиримпл, мой друг и бизнеспартнер, мужчина приятный, умный, но маленького роста, нагнулся ко мне и прошептал:

– Ты отлично выглядишь, позвони мне, – Якобек медленно повернулся и уставился на него.

Бернард сел на свое место и громко сглотнул. И, да поможет мне господь, я была этому рада.

Чем больше я влюблялся в Хаш, не слишком надеясь на то, что нам удастся преодолеть каньон семейных обязанностей и бремя примеров для подражания, каковыми мы пытались выглядеть, тем больше мне хотелось сфотографировать ее. Одной фотографии, спрятанной в моем бумажнике, мне было недостаточно. Хаш была такой… Я долго вспоминал и всетаки вспомнил немного старомодное слово «щедрая». Мне всегда нравился язык старых книг, галантные разговоры, элегантные, вежливые выражения. Я попрежнему пытался спастись от холода, воздвигая вокруг себя стены из цинизма и невозмутимости. Но я знал, что рано или поздно, когданибудь или сейчас, мне придется открыться для чегото или когото невероятно теплого. Хаш…

– Что ты делаешь? – спрашивала она в амбаре, в саду, а иногда окликала меня с крыльца дома.

– Фотографирую тебя. Я фотографирую здесь всех и все. Но ты – моя любимая модель. – Я помолчал. – Ты и козленок.

Мы могли шутить над самими собой, и это очень облегчало нашу жизнь.

В ту субботу я накрыл пару подростков, пытавшихся украсть козленка, который стал самым близким моим другом. Я назвал его Рэмбо. Они как раз запирали его в багажнике «Лексуса», когда я их застукал.

– Да ладно тебе, пижон! Мы просто хотели чтонибудь на память из президентской коллекции, – сказал тот, что был у них за старшего.

Я тряхнул его достаточно сильно, так что у него клацнули зубы, отобрал ключи, выпустил Рэмбо на волю и отправил парочку к брату Хаш.

– Никто не смеет воровать наших коз! – побагровел Логан и потащил ублюдков за собой искать их мамочку.

Я отнес Рэмбо обратно к дому на руках и запер его на задней веранде, оставив миску с водой и буханку яблочного хлеба.

– Не спи, вонючий сукин сын, – сказал я ему и отправился обратно к Амбарам. От меня несло, как от марафонца, вывалявшегося в козьем навозе.

Рэмбо прожевал дыру в два фута в сетчатой двери задней веранды и нашел меня в открытом павильоне, где я прогуливался среди прилавков.