Змей из райского сада, или История Евы Королевой, родившейся под знаком Водолея

Я прошла через громадный, как Дворцовая площадь, магазин косметики. Со знанием дела стала внюхиваться в сложные ароматы известных марок. Все они мне не нравились. Я задыхалась от запахов чужих духов. На себе их вообще не переносила. Мне казалось, что должен быть на свете аромат, который бы сделал меня счастливой — запах осенней листвы и «дубовых карандашей». От этого я сходила с ума. Но почему-то такого никто еще не придумал. Все зациклились на цветочном запахе. А как же тогда тонкий аромат талого снега, когда никаких цветов и в помине нет? А пахнет весной…

Еще мне ужасно нравился запах свежевыделанной кожи. В детстве я всегда заходила в обувной магазин и вдыхала этот запах полной грудью. Но духов таких пока что не существует.

Я честно перепробовала десяток флаконов. Но после третьего ощущать что-либо вообще перестала.

Пришлось переключиться на декоративную косметику. Она была очень дорогой. Но черные волосы требовали поддержать их яркостью лица. С независимым видом я подвела глаза черным карандашом по внутреннему краю века. Накрасила ресницы тушью и, взглянув на себя в зеркало, осталась вполне довольной. Кошачий взгляд удался.

За другим стендом я взялась за помаду. Внимание мое привлекла красная, как мак. Когда я смотрю на себя в зеркало с красными губами, я первая начинаю сомневаться в своих умственных способностях.

«Еще бы губы красным намазала» — Чургулия считал это совершенно невозможным. И я с каким-то садистским наслаждением сделала то, чего терпеть не мог мой бывший супруг.

Из чувства протеста к своему прошлому я вышла из магазина с раскрашенным лицом и направилась по наитию дальше. Но все-таки я художник и, видимо, раскрасила лицо хорошо. На меня оборачивались. На меня смотрели. И спина моя от этого сама собой гордо расправилась, подбородок задрался вверх. И даже музыка в голове зазвучала. Я шла и напевала себе тихонько до боли знакомую каждому соотечественнику песню:

— Боль моя, ты покинь меня… Облаком… Сизым облаком… Где-то далеко, очень далеко, идут грибные дожди, где-то далеко… А память укрыта такими большими снегами…

И шагалось мне под эту музыку просто замечательно. Мне казалось, что я и есть Штирлиц на чужбине. Настроение становилось каким-то ностальгически-героическим. Казалось, мне тоже присвоят звание Героя Советского Союза. Дай бог, чтобы не посмертно…

В даун-тауне среди небоскребов я набрела на какую-то узкую улочку. Здесь я зашла в небольшой магазин, поначалу приняв его за антикварную лавку. За столиком в углу сидел седовласый старик и листал какую-то книгу. Как ворона, он крикнул мне свое «Хай» и остался сидеть на месте. Мне это понравилось. Не люблю, когда ходят по пятам да еще и пытаются что-то навязать. Хочется уйти сразу.

Посередине зала стояли какие-то резные стулья с высоченными спинками. В таких должны были, по моим представлениям, заседать инквизиторы. На стенах висели картины в золоченых рамах. Но внимание мое привлек старинный диван в углу. Он был украшен коваными подлокотниками. Бронзовая листва прикрывала лисью морду. Руки сами собой прикоснулись к металлу. Забытое ощущение доставило столько радости.

Почему-то сразу же вспомнился Аю-Даг. Как он там, интересно. Я уже безумно соскучилась. У него-то прошли какие-то пара месяцев. А я как будто бы жизнь параллельную прожила. Вот это да…

Я оглянулась по сторонам. Хоть посмотреть, как работают другие…

И тут я увидела ее.

Я не поверила своим глазам. Мне наверное показалось! Щеки загорелись от внезапного волнения. Я глубоко вдохнула. И опустив глаза стала пробираться туда, где была она.

Подобравшись поближе, я несмело взглянула на стену. Так и есть. Это была она, то есть я. То есть чургулиевская «Настасья Филипповна». Отделившись от нас, как повзрослевший ребенок, она зажила своей жизнью. И это было так непонятно. Теперь уже она не была на меня похожа.

Я смотрела на нее и не верила, что такая встреча возможна. А потом я перевела взгляд и увидела табличку с цифрами. Пять четыреста. Это что? Закодированное название? Или…

До меня дошло, что это цена. То, что Хойзингтон купил у Чургулии за тысячу, сейчас продавалось здесь за баснословные деньги. Как же так? Ведь они подарили картину какому-то русофилу!

Я знаю, почему ее продавали за такие деньги. Она не имела ко мне никакого отношения. Она жила, и взгляд ее был пугающе осмысленным.

Она была не моим портретом, а самостоятельной личностью, и смотрела она на зрителей так, как когда-то я смотрела на художника, который меня рисовал. Взгляд ее так и остался влюбленным. Не помню, чтобы я смотрела на Чургулию именно так. Но кто знает, как это выглядело со стороны? Если учесть, что муж мой был дотошным реалистом, то все обстояло именно так. Картина впитала в себя чувства обоих. Я еще надеялась на взаимность, но не знала о ней наверняка. И глаза мои спрашивали об этом без слов.

Этот взгляд действительно стоил таких баснословных денег. Ведь покупая эту картину, человек приобретал влюбленный взгляд, обращенный к нему днем и ночью.