Змей Рая

Но теософы, как и чилийские последователи Шуддха Дхарма Мандалам, нарушили чистоту восточной идеи, примешав к ней христианские, западные черты. Например, управляющий Шуддха Дхарма Мандалам в Чили, выступая перед публикой, облачается во внушительный плащ и носит посох, делаясь похожим на крестоносца, храмовника или даже розенкрейцера — словом, выглядит, будто епископ или патриарх византийской церкви. Само собой, такое поведение не имеет ничего общего с Востоком и Индией: здесь господствует йога и растворенный, безличностный дух. Но и в самой Индии движения, подобные Шуддха Дхарма Мандалам, испытывают влияние Запада — эта секта, в частности, имеет мечтательный характер, совсем не свойственный индийцам. Но о таких материях сложно судить с точностью; слова Шри Джанарданы проникнуты восточной туманностью, им очевидно недостает логического и рационального мышления. Возможно, индийцы просто склонны думать иные мысли, нежели те, которые принято думать на Западе. Временами я делаюсь почти уверенным: индиец и думает не головой, и говорит не горлом; его мысль, кажется, исходит из сердца, или из солнечного сплетения, или из муладхары. Поэтому индус никогда не обсуждает и не объясняет — он просто проповедует. Всякий раз, когда индус говорит, он говорит, как брахман или священник, хотя может и не принадлежать к этой касте. Индус не философ, хотя может им притворяться, и уж никак не логик. В любом случае, всегда, он — проповедник.

Обосновавшись в номере отеля в Мадрасе, я отправился на поиски дома свами Джанарданы. Это оказалось непростой задачей, и рыскать мне пришлось среди тесных улочек, переполненных людской суетой. В конце концов, его прибежище я нашел в небольшом внутреннем дворике, залитом грязной водой и занятом толстой женщиной — сидя на коленях, она чистила латунные кастрюли. Я решил, что это, наверное, жена Джанарданы; она указала на узкую лестницу, которая вела к балкону — там, за столом, расположился свами. Я последовал ее указаниям и встретил мужчину с энергичным и приятным лицом, который приветствовал меня рукопожатием на западный манер. По обычаю юга Индии, он был одет в белое. Узнав, что я прибыл из Чили, он заметно просветлел — само собой, он очень сопереживал нашей стране. Я же, в свою очередь, счел весьма располагающим его самого и его долгие старания в попытке связать два удаленных земных края. В общем и целом, в этом мадрасском свами было мало банального, он весьма отличался от своих соотечественников.

И разница эта вскоре вполне проявилась в его речах:

— Те, кто говорит о растворении индивидуального эго в Брахме, не понимают смысла своих слов, — начал он. — В этом мире, интеллект — наше единственное оружие. На самом деле, я скажу даже больше: духовные истины могут быть постигнуты только интеллектом, достигшим чистоты. Вы можете посчитать такую идею модернистской, но на самом деле она появилась в учении Санатана Дхарма двенадцать тысяч лет назад. Та йога, что стала популярна на Западе, направленная на растворение индивидуального эго в эго превосходящем — это просто йога патанджали, популяризованная свами Вивеканандой. Истинная йога же, это суддха–йога, предшествовавшая патанджали. Она весьма отличается от позднего типа: подлинная философия хинду не ставит задачей ни растворение индивидуальности, ни упразднение рассудка. Напротив, она старается отыскать божественность в сердце и обожествить жизнь. Таким образом, свою цель она видит в смещении личности из одного центра в другой, и обнаружении этих центров. Сделать это очень непросто, поскольку эти центры, хотя и имеют в теле определенное положение, в то же время оказывают общее влияние на всю сущность. Более того, поскольку сама идея излучения личности из этих центров — гипотеза, я не могу принять и часто используемую аналогию, изображающую эволюцию, превращение личности в индивидуальность, символами гусеницы и бабочки, и идеей перехода от одного к другому. Ведь, на самом деле, метаморфоза может идти совсем в ином направлении. Вкратце, я верю в индивидуализированный дух.