Змея

Вечером Владимир встретил меня у себя в белоснежной манишке, в черном концертном фраке, с белой астрой в петличке. Хотя его обычно бледное лицо было еще бледнее, чем всегда, однако я никогда не видела его столь привлекательным, каким он был в этот вечер.

В комнате всюду стояли цветы в плетеных корзинах из магазина, с высокими круглыми ручками.

- Ты пел вчера? - невольно спросила я. - И откуда ты сейчас в таком параде?

- Этим цветам уже три дня. Они, наверное, не хотели завянуть, они ждали тебя. - он улыбнулся своей шутке. - А почему я в параде?.. Но ведь сегодня наш последний вечер. Я не хочу больше стоять на твоем пути.

- Если ты под словом "путь" подразумеваешь замужество, то оно для меня исключено.

- Да нет... дело не в этом. Ты же требуешь, чтобы я тебя оставил, ты не веришь мне больше... к тому же еще эта история с Валькой... Ты ослепла, ты... Ну, об этом уже все сказано, - перебил он вдруг резко сам себя. - Ты видишь, я ждал тебя. - он указал глазами на стол, уставленный закусками для ужина и всякими сладостями. На подносе стоял, блестя начищенными боками, фыркая, кипящий самовар.

- Ах, Володя, Володя, без твоего любимого самовара чай не в чай и вечер не в вечер, - улыбнулась я ему в ответ, чувствуя, как в груди вдруг больно-больно защемило.

- Ну, прежде всего музыка! - Он подвел меня к роялю. - Знаешь, первое, что я хотел бы спеть, это "Тихо реет ночь...". Помнишь? Колыбельная, которую я пел, когда в первый раз пришел на Поварскую?

Мы оба были счастливы ни о чем не говорить, мы оба искали в музыке забвения, топили в ней все, что мучило и терзало каждого из нас... Потом мы ужинали, пили чай. Потом опять погрузились в музыку и пение. Володя очень просил меня спеть "Последний аккорд" Прозоровского, он любил мне сам аккомпанировать, но я отказалась, не объяснив ему причины. Я боялась раскрыть рот, чтобы не разрыдаться, чтобы не прервать рыданием эту фальшивую, искусственно созданную и стоившую огромных мук атмосферу беспечности и лживой веселости. Я очень опасалась помешать его благоразумному решению со мной расстаться и никогда больше не видеть меня.

А он все пел и пел... Его темные глаза были особенно блестящими и часто останавливались на мне с каким-то новым, совершенно незнакомым мне выражением.

"Что это с ним?" - тревожно спрашивала я сама себя и, не находя ответа, старалась казаться веселой и смеялась. А он доставал все новые и новые нотные тетради.

- Не могу больше! Пальцы устали! - сказала я наконец, уронив руки на колени.

- Но ведь это в последний раз! - попросил он ласково.

- Не могу! Посмотри, уже второй час ночи!

Он спохватился:

- Ах да... Проклятая стрелка, как быстро она бежит!

Он встал, подошел к шкафчику, висевшему на стене, вынул из него перевязанную пачку и положил ее мне на колени.

- Что это?!

- Твои письма...

- Вот этого я от тебя никак не ожидала! - вспылила я. - Почему ты их не сжег? Почему? Хотел по шаблону цыганского романса: "Вот ваш портрет и писем связка"? Или ты делаешь это, чтобы дать пощечину моему самолюбию?..

- Что ты! Что ты! - Он схватил мои руки, покрывая их поцелуями. Глупая ты, я не хочу, чтобы они попали в чужие руки, ты писала, когда немножечко любила меня... я не могу разорвать ни одного листка, написанного тобою! - И добавил, горько усмехнувшись: - Скоро ты снова поверишь в мою любовь... когда я докажу тебе, как легко мне расстаться с жизнью...

- Опять? Опять? - воскликнула я. - Что ты пугаешь и мучаешь меня? То вену вскрыл, то хотел маму зарезать... как тебе не стыдно! Ты ничего с собой не сделаешь, а просто тебе нравится мучить меня. Я устала, устала от всего того, во что ты обратил мою жизнь! - Не выдержав, я заплакала. - Вот и сейчас все у тебя какая-то театральность: "последний вечер", фрак, какой-то глупый парад, какие-то многозначительные фразы... Разве ты не видишь, как мне самой тяжело?

- Вижу, вижу. - он тоже заплакал.

Мы оба сели на диван, слезы наши смешались. Мы сидели обнявшись, он утирал мне слезы, утешал меня, ласково целуя и гладя мои волосы.

- Не надо... Не надо, успокойся! - тихо шептал он мне. - Ведь так сложились обстоятельства, сама знаешь, ты больше не веришь мне, моей любви... с этим клеймом я не могу жить... только прошу тебя: сдержи данное мне слово и никогда не снимай с пальца мое кольцо... - Он сжал и поцеловал мою левую руку, на которой было надето подаренное им кольцо.

Я взяла пачку моих писем. Встала, чтобы идти. Мысли в голове моей путались. Я не знала, что делать.

Я не могла поверить в то, что он может покончить с собой. Я плакала и страдала оттого только, что сама дала слово не видеть его и расстаться с ним, в то время как я любила его. В голове неотступно звучала фраза Валюшки: "Раз у него не удался план овладеть полностью всем тем, что ты имеешь, он был рад попользоваться хотя чем-нибудь".

Почти у самых дверей Владимир неожиданно меня остановил.

- Подожди, сядем на минутку. - Он усадил меня на диван. - Скажи, ты отдала то розовое платье портнихе?.. помнишь, из мятого китайского шелка?