Змея

- Платье?.. - я была поражена столь странным поворотом разговора. да... кажется... вроде бы мама отдала... а что?

- Когда же оно будет готово?

Он смотрел на меня как-то очень странно, его лицо стало вдруг чужим, неприятным, и где-то в глубине его глаз, как мне показалось, вспыхивали точно какие-то красноватые огоньки.

- Вовка! Вовка! Что с тобой? - закричала я, схватив его руку и тряся ее.

Он вскочил, провел по своему лицу, точно смахивая какую-то невидимую паутину.

- Иди, иди, - быстро заговорил он, задыхаясь, - немедленно, сейчас же уходи! Ну что же ты стоишь? Уходи! - И он даже толкнул меня.

- Вот теперь-то и не уйду! Потому что мне страшно, я и не уйду. - Я крепко обняла его. - Что случилось? Мне так страшно стало, и ты вдруг тоже показался мне странным! Что с тобой?..

Он отстранил мои руки и подошел к дивану, быстрым движением откинул подушки. За ними лежал маленький блестящий браунинг.

- Я хотел сначала в тебя... потом в себя... Но не смог... И теперь ухожу один, оставляю тебя. Ты так доверчива, так доверчива, Боже мой! невозможно причинить тебе зло, нет... не хватило у меня на это духу... Бросившись на диван, он закрыл лицо руками.

Не сказав ему ни слова, я вышла из его дверей и медленно стала спускаться по лестнице к выходу. Я слышала за своей спиной его шаги и ни минуты не была уверена в том, что сейчас мне в спину не грянет выстрел.

Но у самой двери он нагнал меня и ласково взял под руку. Со мной был прежний - нежный и ласковый Владимир.

Всю дорогу домой я проплакала. Я сознавала, что он вор, к тому же не желавший в этом раскаяться, сознавала, что дала маме слово оставить его, расстаться с ним навсегда, и, несмотря на это, хотелось броситься ему на шею, прижаться, остаться с ним навсегда, простить, забыть все, поверить снова в его любовь... Я еле-еле сдерживала себя.

- Зачем ты плачешь? Котик, ну скажи, зачем? Ведь ты же сама отталкиваешь меня! - говорил он. - Завтра меня не будет, и опять ты будешь плакать... А потом пройдет время, пройдут годы... Но никогда, никогда уже не сможешь ты быть счастливой! Никогда. Никто не сможет любить тебя так, как я люблю. Я желаю тебе счастья, но знаю: моя любовь навсегда отравит тебя...

У наших дверей он попросил меня перекрестить его.

- Я крещу тебя только для того, чтобы ты был благоразумен! - говорила я, крестя и целуя его. - Прошу тебя, живи, будь счастлив! Живи!

Так, целуясь и плача, мы крестили друг друга. Неожиданно распахнулась дверь нашей квартиры, и мы увидели маму, стоявшую на пороге. Я вырвалась из его объятий и вбежала в квартиру. Дверь за мной захлопнулась.

- Китти, ты с ума сошла, уже скоро рассвет, - взволнованно отчитывала меня мама. - Я не знала, что подумать! И опять у вас нежности... ты можешь целовать этого негодяя, вора? Что с тобой? Что это все значит? Что?..

Я махнула рукой и, рыдая, прошла по коридору в наши комнаты.

Там меня с нетерпением и любопытством ждала Валюшка. Она рассказала, что мама волновалась, плакала и много раз подходила к парадной двери, пока наконец не услыхала нашего разговора у порога. Тогда она открыла дверь.

Я, как могла, плача, обрывками рассказывая, сообщила им все, что было в этот вечер, не утаив ни одной подробности.

Мама страшно возмутилась:

- Мерзавец! Смел еще думать умереть вместе с тобой! Умереть в объятиях вора! Какая честь для княжны Мещерской!

Валюшка дико хохотала.

- Новая комедия! - давясь от хохота, говорила она. - Ты нас всех уморишь! Альфонс, обобравший свою тетку, обокравший тебя, негодяй, симулирующий самоубийство, темный тип... И из-за него ты плачешь? Ты просто дура! Не перечь! Останется жив! Такая дрянь не умирает. Завтра утром позвонишь и услышишь его тенорок!..

Так, слово за слово, Валя с мамой стали убеждать меня, а я слушала их, сидя за столом, и рвала свои письма, которые он мне только что отдал. Слова любви, ссор, примирений, нежности и ласки превращались в моих руках в мелкие обрывки, которые росли передо мной горкой мусора.

Вставало солнце, когда я с сильной головной болью легла и забылась, скованная какой-то полной кошмарами дремотой.

Утром первой моей мыслью было: жив ли Владимир? А вдруг?..

Было воскресенье, и мама велела мне надеть все белое и идти с ней в церковь. Я молча повиновалась. Пока я одевалась, она читала мне долгую нотацию о моем поведении, о том, что я после всего "этого" теперь должна раскаяться, исповедаться, причаститься, начать другую жизнь, а так как священник был нашим знакомым и ее другом, то в душе моей я не сомневалась, что эта исповедь была нужна не столько моей грешной душе, сколько ее материнскому любопытству, так как после исповеди она могла бы спросить у священника, насколько далеко зашли мои отношения с Владимиром...

В это время к нам в дверь вошла Валюшка, в пальто и шляпе, с каким-то необыкновенно злорадным выражением лица.

- Ты уже выходила на улицу, Валя? - удивилась мама.