Змея, что пьет гранатовую кровь

Принц с нескрываемым удовольствием разглядывает жуткие увечья Кариззы. Он откровенно гордится делом рук своих.

Исполосованное лицо — когда-то, без сомнения, оно было прекрасным. До того злополучного момента, когда наследнице правящего рода веров пришла в голову очень плохая идея — сделать Аларика своим рабом.

Ожоги и рубцы. Грудная клетка вскрыта жестоко, грубо, — будто движимый извращенной страстью исследователь пожелал узнать все тайны женского тела. Например, есть ли у женщин сердце — или же они просто куклы, созданные на погибель роду мужскому?

Что же, у Кариззы сердце было. Принц дроу знал это точно.

Вернее, когда-то было. Темно-аметистовое, трепещущее в его руках. Невыразимо вкусное, сладковатое едва.

Было, несомненно. Пока Аларик его не вырвал и не полакомился ним.

Запекшаяся кровь, цвета яшмы, на зелени платья.

Эта сука умирала долго. Очень долго.

— Сдохни.

Желтые глаза мерцают тускло. Тигрица, без сомнения, разодрала бы сейчас дроу на куски — если бы могла действовать самостоятельно. Чужая воля проникает в сознание легко, будто раскаленный нож в горячее масло.

Каризза оскалилась. Но дроу вовсе не обратил на это внимания, полностью уверенный в том, что творил. Когда-то тигрица держала его в плену. Истязая и заставляя страдать. Желая сломать. За ним долг теперь.

— Будь любезнее, — Аларик не скрывает насмешки в голосе. — Как в тот раз. Последний. Помнишь?

Тигрица лишь зарычала от ядовитой боли. О, эти воспоминания. Мертвые вены наполнены тоской и яростью, не кровью.

Как она могла попасться на уловку? Веры, как и звери, всегда чуют опасность. Но в тот раз Каризза ошиблась.

Тигрица слишком остро реагировала на близость желанного самца.

Его член тверд и готов для нее. Такие восхитительно-мучительные, глубокие толчки.

Бледные пальцы сжимают горло так сильно, и от воли Аларика зависит, сможет ли она сделать следующий вдох.

Принц заставляет ее нагнуться ниже, проводит ладонью по узкой спине — кожа смуглая, будто плоды миндального ореха, — и связывает руки Кариззы.

Укусы — завтра они нальются сливовым соком. Ее пылающее лицо прижато к шелку покрывала — прохладному, золотистому. Тигрица изгибается в томлении.

Нежные ткани лона саднят, принимая — какое наслаждение и какая мука — член дроу вновь и вновь.

Принц рывком ставит Кариззу на колени перед собой. Он держит ее крепко, и тигрица покоряется.

Ее ладони гладят узкие бедра, а губы касаются пряной плоти.

Все то время, что Аларик был в плену, тигрица забавлялась, принуждая его к соитию. Всегда необходима особая мазь, чтобы его член был возбужден. Но в тот день он имел ее, повинуюсь своему собственному желанию — разве нет? Трахал жестоко и больно. То, чего она хотела.

Глупая, глупая Каризза. Каждый раз, когда Аларик был в ней — он забирал силу ее прародителей. Капля за каплей. Из прикосновений ее рук, из ее стонов. Из ее соков.

А затем этот дроу убил ее, и его отец и его союзники не оставили от дома Кариззы камня на камне. О том, насколько был разрушен в дикой злобе Саон, тигрица могла лишь догадываться.

Они искали Аларика долгих три Круга. Он сын. Он верный друг, проверенный в боях.

И не укрыли шкуры предков. Не сберегли оборотней.

Сейчас ее палач сидит напротив. Взгляд ледяной, тяжелый. В его руках — она прекрасно помнит эти руки — простая глиняная чашка с нарисованным на ней гранатом.

Рубиновая жидкость. Вишня, гибискус, шиповник. И кровь ее брата. Этот запах теплой меди — удар наотмашь.

— Что ты сделал с Мариусом? — прищурившись, сдавленным голосом спрашивает тигрица.

— Пока что, он жив.

Аларик делает неспешный глоток. Наслаждается вкусом. И улыбка у принца такая, что Каризза искренне печалится: неужто никто и никогда не пояснял итилири, что значит «милосердие»?

Тварь.

— Пей.

Перед Кариззой — такая же кружка. Тигрица хмурится — неужто он серьезно? — и вскидывает упрямо голову.

— Нет!

— Тогда я сам волью это в твою глотку, — тихо — как тих свист топора у шеи приговоренного, — говорит принц.

Не лжет.

— Так. Шиповник — знак семейных уз. Кровь будет проводником.

— Нет! — что еще этот ублюдок задумал?

Хищные, плавные движения. Дроу сел на край стола, рядом с Кариззой. Сжал пальцами подбородок тигрицы, заставляя смотреть в свои глаза.

— Заткнись и слушай. Я позволю тебе поговорить со своим отцом. Скажешь ему, что если веры еще хотя бы один раз нарушат наш покой — пускай винят только себя. Я истреблю вашу расу. Ты все поняла?

Эта жестокость могла бы возбудить ее — будь обстоятельства другими. Никогда Каризза не любила вишен, а теперь — и вовсе возненавидит. Кровь вот — другое дело. Но не родная ведь. Тягуче, приторно, будто патока.

Ужасная тошнота. Лишь гордость позволяет хоть как-то бороться со спазмами. Ее сейчас вывернет наизнанку.

Запечатанные лаской пера голубки уста — дабы не сказала она лишнего. Белый цвет — знак очищения страданиями, которые претерпевают духи за свои деяния.

Аларик нежно гладит белоснежную голубку с глазами черными, будто самые порочные мысли.