Змеиная голова

– Рождены в пороке, – попытался оправдать себя Костоглот, очевидно имея в виду изначальную испорченность человеческой природы в силу первородного греха.

– Рождены в страстях! – не удержался Илья Алексеевич и перешел на горячий шепот, чтобы не сорваться на крик. – А грех – наш собственный выбор, следствие страсти.

Он хотел добавить что-то еще, но вовремя осознал, что выбрал не самое подходящее время для хамартиологического[89] диспута.

– Бог весть почему вы до сих пор не признались, – переведя дух, сказал он уже спокойнее. – Вы единственный для нее родной человек. Впрочем, как и она для вас. Стыдно?.. Чего тут стыдиться? Ну да, незаконнорожденная, да, мать проститутка…

Ардов помолчал, словно думая о чем-то своем.

– Отец – это так важно, – вздохнул он. – Я бы отдал все на свете, чтобы иметь возможность видеть его живым…

Илья Алексеевич скривился, словно выпил горькой микстуры. Он подошел к висящему на стуле сюртуку и достал из кармана маленькую коробочку. Приложив ее к уху, он принялся вращать рычажок – полились хрустальные капельки мелодии.

Он вспомнил, как незадолго до смерти отец отчитал его за обедом. После той взбучки Илья решил отвечать родителю подчеркнуто холодно и отстраненно, а сам и вовсе не обращался ни с какими вопросами, желая показать, насколько глубокую обиду получил от родного человека. Поводом к выволочке послужили какие-то неосторожные мечтательные слова, указывающие, как можно было судить из неожиданной отцовской отповеди, на совершеннейшую неготовность молодого человека к вступлению во взрослую жизнь. Он распек сына за недостаточное трудолюбие, невнимательность и еще бог знает за что – за все то, за что обыкновенно укоряют своих отпрысков любящие родители, желая видеть в них только самые лучшие качества. Всего перечня недостатков, оглашенных отцом, Ардов даже не расслышал, потому что волна соленой обиды мгновенно накрыла его, как тогда, в море на итальянском курорте, когда пятилетний Илья едва не захлебнулся, плескаясь у самого берега. В тот раз отец спас его. А сейчас он уже сам выглядел разбушевавшейся стихией, уже сам пугал Илью необъяснимым гневом, который угрожал затащить в самую пучину. Обида не отпускала парня всю неделю, он был уверен, что отец ненавидит его, разлюбил, не находит ни единого в сыне достоинства. Вообще он сильно изменился с тех пор, как ввел в дом новую супругу на место умершей матери. Лизавета была едва ли не в два раза моложе отца, кротка и добра, но сейчас Илья едва ли не больше всего ненавидел ее, полагая, что именно эта глупая кукла завладела всем отцовским вниманием, всей его любовью, которые предназначались только ему одному.

Все эти черные чувства освободили душу Ильи Алексеевича в один миг, когда, возвратившись однажды с занятий, он обнаружил внизу у лестницы лежащими без движения тела отца, Лизаветы и лакея Нилыча. Рот Ардова вмиг наполнился кислой слюной, а в ушах появилось протяжное многоголосие комариного хора. Илья Алексеевич избегал восстанавливать в памяти тот страшный момент, но сейчас эта картина самовольно раскрылась перед глазами. Он увидел ковер, потемневший от натекшей крови, бежевое платье мачехи, избрызганное красными пятнами. Такие же пятна были на обоях, на кушетке, на зеркале… Илья Алексеевич вздрогнул. В зеркале отразилась тень человека, выскользнувшего из-за портьеры и устремившегося к открытой двери. Никогда раньше Илья Алексеевич не обращал внимание на это отражение за его спиной. Затаив дыхание, он приблизился к стеклу и присмотрелся. Преступник, который, видимо, не успел покинуть места преступления до возвращения Ильи Алексеевича, был уже у самой двери. Он обернулся напоследок, оглядывая исполненную кровавую картину, и этого мига Ардову хватило, чтобы разглядеть лицо убийцы. Это был Соломухин.

Звук соударения шаров вынудил Илью Алексеевича вынырнуть из воспоминаний и вернуться к столу. Какое-то время он приходил в себя от сделанного страшного открытия. Загадка, долгие годы мучившая его, приближалась к раскрытию. Оставалось довести игру до конца и познакомиться с главным инспиратором.

– Не скрою, ваш арест в тот момент был почти неминуем, и, думаю, с высокой степенью вероятности вы не смогли бы оправдаться в предъявленных обвинениях – уж слишком изощренные силки расставил для вас охотник. По крайней мере, ему почти удалось убедить меня в вашей виновности. Но ваш высокопоставленный друг проявил куда большую мудрость, почувствовав, что партия сложнее, чем может показаться на первый раз. Он велел подождать.

Костоглот поднял взгляд, в котором читалась едва ли не благодарность за сказанные слова.

– Видите, он все-таки до последнего пытался вас защитить, – мягко укорил его Ардов.

Рука Костоглота дрогнула, и биток, хотя и коснулся трех бортов, касания ни с одним шаром так и не произвел. Право удара перешло Ардову.