Змеиная верность

– Все говорят, что вы больше десяти лет бегаете за Павлом Анатольевичем и все зря, все зря! Он вас не любит и не полюбит никогда. И никогда он вашим не будет.

В этот момент что-то как будто заставило ее поднять глаза, и в застекленном проеме над дверью она увидела лицо Саши Грачева.

Сердце так сильно дернулось в груди, что перехватило дыхание. Она еле справилась, еле удержалась, чтобы не вздрогнуть, не вскрикнуть, не потерять нить разговора. Она мгновенно отвела глаза от двери и продолжала говорить.

– Если бы вы слышали, каким тоном он сейчас говорил о вас! – торопливо сочиняла она. – Небрежно, пренебрежительно! Вы ему по какому-то делу понадобились, а не потому, что он соскучился. Вот сейчас уже на улице темень, скоро гроза начнется, а ему все равно где вы. У вас ни один телефон не отвечает, а ему наплевать. Он о деле беспокоится, о деле, поняли? А не о вас!

Она почти кричала. Только бы Болдина не глянула вверх, только бы не догадалась.

Болдина вверх не посмотрела. Она резко шагнула вперед, одновременно вскидывая пистолет. Лиза замерла, оборвав себя на полуслове.

Федька сгоряча предложил взломать дверь, но когда Саша сказал, что пули спокойно пробьют не только дверь, но и его дурью голову, поостыл.

– Надо ментам звонить, Санек, – пропыхтел он.

Саша и сам понимал, что без полиции не обойтись. Но им, ментам этим, то бишь полицейским, пока объяснишь, пока они приедут… А времени-то нет! Он видел Лизины глаза…

Он даже представил себе, как приедут полицейские, окружат здание и будут орать в «матюгальники» что-нибудь вроде:

«Горбатый, выходи!»

А эта «горбатая»… Саша почему-то был уверен, что она скорее убьет себя, чем сдастся. Но сначала она убьет Лизу.

Он резко остановился, и Федька налетел на него.

– Вот что, Федя, ты давай, звони ментам.

– А ты?

– Я пойду погляжу, что можно сделать, может, через окно…

Тут Федька неожиданно повел себя как малолетний недоумок.

– А че я им скажу-то? – заныл он. – Нет уж, Санек, ты давай сам.

Саша махнул рукой и кинулся к выходу. Федька рванул за ним.

Когда они выскочили из института, небо разодрало ослепительной синей молнией, и ахнул такой оглушительный, раскатистый удар грома, что оба невольно присели и закрыли головы руками.

– Во же-е-сть! – выдохнул Федька.

Не слушая его, Саша побежал вдоль здания, глядя вверх.

Вот оно, единственное ярко освещенное окно на третьем этаже. Пожарная лестница… ох ты, метрах в десяти от него. Единственный путь к окну – узкий выступ, опоясывающий здание примерно на полметра ниже края окна. И таких выступов несколько на разной высоте. Такая архитектурная деталь… Самый подходящий – вот этот.

Всматриваясь в этот выступ, Саша поежился. Еле-еле уместится нога… А навернешься оттуда – костей не соберешь…

Вот если бы можно было подстраховаться… Веревкой, например, с крыши… Но где ее искать, ту веревку, да и одному в этом случае не обойтись, а тащить на крышу слепошарого очкарика Федьку – дохлый номер.

Он повернулся к Федьке.

– Вот что, – скомандовал он, – сейчас пойдешь, позвонишь ноль два. Скажешь так: вооруженный преступник захватил заложника. Кто да что – не объясняй, не поверят. Не знаю, мол, и все, дежурю тут на вахте, не моего ума дело. Прикинься пеньком. Потом будешь ждать где-нибудь поблизости от лаборатории, пока я не открою дверь… изнутри. Только не нарывайся, поймешь, что дело плохо – уходи. Да, еще… входную дверь оставь открытой.

Заартачится – по морде дам, подумал он, взглядом гипнотизируя Федьку.

Но Федька по его тону понял, что артачиться не стоит, и молча потрусил ко входу в институт.

Саша, прыгая по газону, подобрался к пожарной лестнице, примерился, подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину, подтянулся и полез наверх.

Иван Уткин и Павел Петраков сидели друг против друга за столом в квартире Петракова. Несмотря на то что балконная дверь была открыта настежь, в комнате стоял тяжкий табачный дух.

Они сидели уже давно. Сначала разговор шел туго, но все же шел, и Иван все больше убеждался, что Петраков ничего не знает об Ольге. До вчерашнего дня он старался вообще о ней не думать, не в силах простить ей измены и предательства. Но вчера он получил письмо от тещи, обращенное, как обычно, к «Оленьке и Паше». Теща по старинке писала им письма, экономя на телефонных счетах. Он понял, что с Ольгой произошло что-то неладное. Не могла же она совсем ничего не сообщить матери об их разрыве и о своем отъезде. Его охватило тягостное беспокойство, не отпускавшее ни днем, ни ночью. Оно-то и погнало его сегодня в общежитие к Галке Лившиц, в надежде узнать у нее, куда же могла подеваться Ольга.

Когда до Петракова дошло, в чем его подозревает Иван, он изумился так неподдельно, что Иван окончательно убедился – Петраков ни при чем.

После этого разговаривать стало легче, и разговор пошел совсем в другом русле. Они стали прикидывать, кто же мог стоять за всеми произошедшими событиями. Их «мозговой штурм» был менее эмоциональным, чем у Лизы и Людмилы, но гораздо более продуктивным. Оба были учеными, привыкшими сопоставлять факты, отслеживать коррелятивные связи и выявлять закономерности.