Змеиная верность

Иван Уткин и Павел Петраков наконец-то выбрались из затора и ехали к институту, но совсем не так быстро, как им хотелось. Видимости не было никакой. Дворники не справлялись с потоками воды, хлещущими по стеклу. Иван то и дело жал на гудок, но это не помогало. Машины впереди тащились так же медленно, любителей экстрима в жутких погодных условиях не находилось.

Павел сидел, стиснув зубы. Он испытывал ощущения человека, отходящего от сильного удара, когда в первый момент ничего не чувствуешь, кроме тупого толчка, а потом до сознания начинает доходить боль.

События, о которых он еще вчера не подозревал, факты, которые толковал совсем по-другому, вдруг словно высветились безжалостным светом истины. Каждый факт, как кусочек мозаики, нашел свое единственное место, и из них сложилась чудовищная, дикая, уродливая картина. И в центре этого кошмара был он, Павел Петраков, тупой идиот.

Неужели это правда, спрашивал он себя. И понимал – да, правда.

Это было невыносимо, и он мычал сквозь стиснутые зубы от душевной муки. Хорошо, что из-за шума дождя и надрывного рева мотора его не было слышно.

Яркий свет окна за пеленой дождя приблизился почти вплотную, и Саша услышал крики, что-то вроде: «Эй!… Эй!…» Голос был не Лизин. Кричала та, другая.

Саша непроизвольно заспешил, последние несколько шагов он сделал, не глядя под ноги. Вцепившись левой рукой в деревянный короб окна, он подтянулся и осторожно заглянул внутрь.

Лиза и Болдина почти не сдвинулись с места, они по-прежнему стояли друг против друга, только теперь Саша видел их с другой стороны. Они стояли около стола, за которым в лаборатории обычно пили чай.

Саше теперь было видно лицо Болдиной, страшное лицо, искаженное, злобно ощеренное, с повисшими вдоль щек слипшимися волосами. Она орала что-то неразборчивое и трясла пистолетом перед Лизой.

Лица Лизы видно не было, она опустила голову и смотрела куда-то в пол. Вся она была понурая, с опущенными плечами и как будто не замечала оружия, пляшущего перед ней. Саша стал примериваться, как бы ловчее и по возможности неожиданно для Болдиной проникнуть в комнату.

Вдруг Лиза подняла голову и что-то сказала. Саша не расслышал ее слов, все заглушал шум дождя. Он только увидел, как Болдина вся перекосилась, еще больше ощерилась. По тому, как она перехватила пистолет, Саша понял – сейчас будет стрелять. Медлить было нельзя, и Саша, группируясь в прыжке, с силой оттолкнулся от уступа.

– Пей, пей! Гадина, сука, пей! – кричала Болдина.

Голос ее стал резким и визгливым. Она орала так уже довольно долго.

Лиза тупо смотрела на кружку с отравой, которая опять стояла перед ней. Кофе давно остыл и поменял цвет – из ярко-коричневого стал грязно-бурым.

Она устала настолько, что возникала пугающая мысль – выпить, и пусть все кончится!

С того момента, как Лиза увидела Сашу Грачева в стеклянном проеме двери, она исступленно ждала помощи. Она поняла, что Людмила поднимает на ноги всех, кого может, и была уверена – вместе они что-нибудь придумают, помощь придет непременно.

Но время шло, а ничего не происходило. Лизе казалось, что миновало уже много часов, а она все еще наедине с убийцей.

И правда, что они могут сделать, думала она. Любые их попытки что-либо предпринять окончатся тем, что Болдина ее застрелит. Она убьет ее и будет говорить, что это Лиза на нее напала. Она ведь не знает, что Лиза все рассказала Людмиле. А если узнает – убьет, чтобы отомстить. Даже если сюда будут ломиться омоновцы, она успеет это сделать, когда поймет, что ей нечего терять.

Надежда вдруг ушла, как вода в песок. Лиза почувствовала, что впадает в оцепенение. Все стало безразлично, даже страха она больше не испытывала. Ей хотелось только одного – чтобы все скорее кончилось.

Чем равнодушнее и отрешеннее становилась Лиза, тем агрессивнее вела себя Болдина. Она говорила все громче, распаляя себя, и наконец начала кричать, осыпая Лизу бранными словами и водя стволом пистолета, целясь то в голову, то в живот. Ее лицо вновь исказилось гримасой бешенства.

Равнодушие Лизы, видимо, бесило ее. Она ждала слез и унижений, она добивалась их. Лиза догадывалась об этом, помня то нескрываемое удовольствие, с которым Болдина рассказывала о последних минутах жизни своих жертв. Но Лиза оставалась бесстрастной. Она стояла, опустив голову, и как будто не видела пляшущего перед ее носом пистолета, не слышала угроз. В этом не было ни мужества, ни гордости – одна бесконечная, сковывающая усталость.

…Внезапно Лиза очнулась. Осознав, что уже несколько мгновений в комнате стоит тишина, она подняла голову.

Перед ней опять стояла совсем другая Болдина. Спокойная, холодная, только из глаз ее изливалась на Лизу такая ненависть, что было понятно: все… на этот раз все.

Встрепенувшийся вдруг инстинкт самосохранения заставил Лизу сжаться, собрать последние силы. Смерть смотрела на нее из глаз убийцы, из черного зрачка пистолета. И непонятно почему, наверное, просто от отчаяния или от того, что ей во что бы то ни стало нужно было сказать последнее слово, «слово перед казнью», она тихо произнесла: