Змеиный бог

Теперь, когда у конца света появилось научное обоснование, еще и с доказательством в виде индейского солнечного ружья, слингер начал немного зябнуть — а может, из его организма просто не вывелся целиком змеиный яд.

Под ногами у них разверзлась очередная серная трещина, на дне которой матовым малиновым сиянием горела вулканическая магма и порой отсверкивали пурпурные искры.

Пако стащил пончо через голову и молча отдал его слингеру.

— Если живыми на ту сторону перейдем, — сказал он без особой радости, — то обратной дороги не будет, сами видите, кавальерос.

— Не будет, — согласился Пепел. Он хлебнул из жестянки и передал последний глоток индейцу. Тот подобрал мелкий солевой камешек, лизнул его и проглотил остатки воды. Слингер добавил: — Всё равно помрем за два дня или меньше. Какая уж разница.

— Мы не можем умереть, — сказал Буйвол и бросил камешек в магму. Тот растворился в дымной пропасти без звука, будто его и не было. Ревущий Буйвол сказал: — Мы избраны самим Кецалькоатлем. Он положил к нашим ногам этот путь. Мы должны идти, и мы придем туда, куда идем.

— Это точно, — согласился Пако. — Вопрос только: куда?

Ущелье было не столь огромным, как иные разломы и геологические курьезы, что уже попадались им на пути, но железнодорожная колея провисала в нем, словно пара кусков ветхого позеленевшего троса, и многие соединительные шпалы, изъеденные вулканическими парами, значительно отрухлявели и осыпались. Другого моста через ущелье в пределах видимости не было, а видимость в Каньонленде простиралась на целые мили.

— Придется лезть, — сказал Пепел.

И они полезли.

Пако шел первым, как самый тяжелый, а индеец замыкал шествие. Переступая по трухлявым шпалам через проломы, мексиканец изрядно нервничал. Повсюду ему виделись трещины и плесень, каждый миг он ждал, что сорвется в пропасть и упадет. В особенно сложных местах торговец вставал на четвереньки и передвигался, хватаясь руками за один из потускневших рельсов.

— А это что жёлтое? А это что белое? — непрерывно спрашивал он, указывая на разные пятна и следы на просмоленной древесине.

— Гуано летучих мышей, — ответил стрелок.

— Я бы съел летучую мышь, — сказал Ревущий Буйвол. — Они вкусные, когда с солью. Их можно жарить.

— Вот как, — сказал мексиканец. Он что-то вспомнил и заметно прибодрился. — Знаешь, компадре, как у нас в войну было? Я и друг Мигель, простые пацаны из деревни, пошли мы, значит, взорвать один грузовик, что янки с собой приволокли… прости, слингер. А чтоб взорвать, значит, нужна была взрывчатка. А кукарачас тогда стали хитрые… прости, Буйвол… и взрывчатку нам не продали, забрали только всё, что было.

— Кецалькоатль пришел к моему народу, когда началась война между двух земель, — сказал Ревущий Буйвол. — Он увидел, как страдает народ мешика, и сердце змеиного бога сжалось от боли, и тогда он пожалел нас.

— Так вот, — вел свое торговец, осторожно перебирая руками и ногами по шпалам. — Мой друг Мигель тогда говорит — а давай, говорит, взрывпакеты делать. И что ты думаешь? Наскрёб он этого гуано… где-то в аптеке взяли мы селитры, марганца…

ХРУП! Одна из шпал вывалилась и упала вниз, в малиновую лаву и серные пары, так же медленно и безмолвно, как маленький камешек, накануне брошенный пеплом. После долгого, долгого ожидания снизу долетел лёгкий отзвук падения — бульк-с-с-с.

— Всё, ну его к дьяволу. — Пако трясся и дышал сквозь зубы. — Молчу, всё, молчу.

Остаток пути они одолели в безмолвии.

— Я что-то вижу вдалеке, — сказал Пепел, едва они ступили на твердую обсидиановую почву.

— И я, — сказал Буйвол.

Слингер обернулся к мексиканцу:

— Ну-ка, дай свой прицел.

Пако недовольно покряхтел, снял с плеча винтовку и отцепил телескоп с его стального крепления.

— Это дрезина! — сказал Пепел. — Точно дрезина. Далеко, но мы дойдем.

Впервые за долгое время стрелок ощутил подлинную радость.

— Мы дойдем, — повторил он.

Позади с хрустом обвалилось еще несколько шпал. Пепел обернулся. Провисший мост из железнодорожного полотна сделался едва проходимым, и выбора теперь фактически не осталось.

Дрезина оказалась сломанной и полуразобранной.

— Тут были другие люди, — сказал индеец.

— Ну да, — сказал Пако. — В девяносто пятом году. Вон, видишь. На жестянке.

«Он прав», — подумал слингер. Стальное клеймо Железнодорожного Департамента на носу дрезины гласило, что «данная единица делегирована для ремонтных и спасательных работ 1 сентября 1995 года», и следы поломок, равно как и остатки деятельности каких-нибудь стервятников-жестянщиков, выдавали не меньший возраст.

Так или иначе, со сломанной платформы взять было нечего — ни продовольствия, ни запасов воды, ни даже пристойной посудины на замену последней ржавой банке из-под консервов — ничего ценного в дрезине взять было нечего.

— Жаль, — сказал слингер. — Ну-ка, подожди. Вон впереди еще одна.

Дрезина 1994 года сохранилась чуть лучше… но также была ободрана безымянными охотниками за металлом и деталями до основания, и это тоже было сделано очень давно.