Змеиный клубок

Поэтому появление Мосла и Лопаты оказалось для нее не очень неожиданным. Хотя и не слишком понятным. Если Пантюхова уже знала сигнал, то Галина ей мешала только как конкурентка, от которой могут получить эту информацию другие лица, тот же Барон или глава. А раз так, то она не стала бы посылать Мосла и Лопату, чтобы выпытать этот сигнал у Галины. Значит, их послал Барон, которому захотелось преодолеть свою зависимость от Пантюховых: и от брата, и от сестры. Георгий Петрович оказывался под дамокловым мечом, висевшим уже не на двух нитках — Галине и Ольге, а на одной — на Бароне-Антонове. Соответственно обе прежние хранительницы Тайны должны были кануть в Лету.

Однако ни Мосол, ни Лопата у нее ничего не спрашивали, а сразу бросились душить. То есть в этом надо было еще разобраться, что с ней хотели сделать и почему. Ведь они явно собирались только накинуть ей петлю на шею. А после этого порядок действий мог быть разный. Могли, например, тут же удавить и повесить, имитируя самоубийство. Вряд ли милиция стала бы серьезно копаться в этом деле — Митрохина уже однажды вешалась, мотивов к самоубийству было больше чем достаточно. С другой стороны, петля на шее — удобное пыточное средство. А потом, конечно, удавили бы все равно. Так что Леху Коровина тогда, должно быть, Бог послал…

Раздумывала Галина и над таким вариантом. Допустим, что Барон уже выспросил у Пантюховой секретный сигнал. Ольга в сильно пьяном виде могла проболтаться. Но трезвой она способна и наврать. Придумать с потолка какую-нибудь ничего не значащую фразу. Как проверить? Только через нее, Митрохину. Если назовет такую же, значит, все верно. А если другую, значит, кто-то из них врет. Или, может быть, обе. Если б фразы совпали, то Галину убили бы, если нет, то увезли бы куда-нибудь и принялись мучить крепче.

Второе пребывание в психиатрической больнице было именно таким увозом на муки. Конечно, Усольцев и Майя Андреевна не жгли ее утюгами и паяльниками, не загоняли иголки под ногти и не били дубинками по пяткам. Утром в палату приходила сестра в сопровождении санитара, мерила температуру, потом вкалывала внутривенно полтора кубика какого-то препарата. От этого наступало вначале приятное расслабление, потом накатывало полусонное благодушие. Вот тут обычно появлялся Усольцев и начинал приятным, убаюкивающим баритоном погружать ее в гипнотический сон. Сначала он ворковал о голубом небе, чистом воздухе, теплом солнышке, синеве морской дали и тому подобных приятных вещах. Действительно, Галине начинали грезиться все эти умиротворяющие картинки, организм подсознательно хотел выйти из контакта с реальным миром, не видеть серого, угнетающе-замкнутого объема маленькой палаты-камеры, хоть ненадолго очутиться в ином, прекрасном и светлом, бытии. И когда ее уже почти полностью обволакивала искусственная, гипнотическая реальность, откуда-то издалека потусторонний голос Усольцева начинал задавать ей тихие вопросы. Сперва безобидные, хорошо ли его слышит, что вокруг себя видит, что чувствует, тепло ей или холодно, ощущает она тревогу или нет. Когда она отвечала, что не ощущает тревоги, главврач осторожно, чтобы резко не вырвать ее из благодушного полусна, начинал ей эту тревогу внушать. Происходило это примерно так.

«Твои глаза смотрят на золотистые блики морской дали, — вещал Усольцев, — там, в дымке, у зыбкой линии горизонта все пусто. Ты ничего не замечаешь?»

«Нет, — говорила Галина. — Ничего не вижу».

«И маленького белого паруса? Вот он, вглядись получше».

После этого Митрохиной начинало казаться,

Что она действительно видит парус, маленькое белое пятнышко-точечку у горизонта.

«Смотри, он приближается, он плывет к тебе! Ты видишь это?»

«Да», — отвечала Митрохина, и там, во внушенном ей мире, белая точка начинала увеличиваться.

«Он растет, он увеличивается, — убеждал Усольцев, — он уже с горошину. Ты уже различаешь мачту, корпус белой яхты… Да?»

«Да…» — подтверждала она и начинала видеть эти подробности. Мачту, яхту, капитана за штурвалом. Потом Усольцев начинал внушать ей, будто она различает черты лица капитана, и, конечно, в итоге оказывалось, что это Сергей Митрохин, живой и невредимый. Дальше яхта подходила еще ближе, и голос Усольцева убеждал, будто рядом с Митрохиным стоят два мальчика.

«Это же ваши дети, не узнаешь? Вот тот, что побольше, — Никитка, а тот, что поменьше, — Мишка…» И она начинала видеть их.

И вот тогда, когда она уже видела лица детей и слышала, как говорил Усольцев, «через посвист морского ветра» крики сыновей: «Мама! Мама!», голос главврача вдруг приобретал тревожную окраску:

«Ой, что это? Их несет на камень, на огромный, черный подводный камень! Они разобьются! Дай им сигнал, ОСТАНАВЛИВАЮЩИЙ СИГНАЛ! Тот, для Москвы! И они спасутся!»

В первый день она могла бы поддаться внушению. И если б Усольцев не «пережал», не сделал голос слишком резким, то, возможно, Галина бы выкрикнула именно ту фразу, которую он желал услышать. Но вместо этого Митрохину попросту «выбросило» из полусна, и она прокричала нечто бессвязное и невнятное.