Змеиный клубок

После таких сеансов наступало нечто вроде ломки. Раскалывалась голова, бешено стучало сердце, в глазах кружились какие-то мерцающие оранжевые кольца и спирали, охватывал беспричинный страх, позже приходила ломота в спине и суставах.

На это время ее обычно пристегивали к кровати, заклеив рот лейкопластырем, и она корчилась, мычала, пока не проваливалась в сон на час-другой. В обед ее будили, и Галина, ощущая полную апатию и вялость, поглощала то, чем ее кормили. После обеда, через час, снова появлялся Усольцев и проводил второй сеанс. Все повторялось сызнова. Однако теперь, уже зная, чем все закончится, Митрохина собиралась, готовилась к тому моменту, когда главврач задаст главный вопрос. Она постаралась выработать в себе рефлекс отторжения этого вопроса, некое внутреннее «НЕЛЬЗЯ», которое тут же прерывало сон, едва Усольцев произносил слова «ОСТАНАВЛИВАЮЩИЙ СИГНАЛ». Так продолжалось все те дни, что Митрохина провела в больнице, то есть больше недели.

В последние дни ей вводили уже по два кубика препарата. Погружение в гипнотический сон проходило быстрее, а выйти из него становилось сложнее. Причем Усольцев, повторяя один и тот же сюжет внушаемых видений, каждый раз придумывал какие-то более детальные и мелкие подробности, которые, с одной стороны, заставляли Галину все ярче воспринимать выдуманную реальность, а с другой — стремиться побыть в ней подольше. Ведь муки, которые следовали после прекращения сеанса, с каждым разом были все сильнее и продолжительнее. И одновременно все труднее становилось заставить себя очнуться, сказав это самое «НЕЛЬЗЯ».

К чему бы привела эта битва на уровне подсознания, не ясно. Возможно, Усольцев в конце концов сумел бы подавить это «НЕЛЬЗЯ» и узнал бы тот секрет, который был нужен Воронкову и Пантюхову. Но могло случиться и так, что Митрохина просто-напросто потеряла бы рассудок и стала абсолютно бесполезной. Но не случилось ни того, ни другого.

После полдника, который разносили вопреки его названию в 17.00, Галину больше не трогали до следующего утра. Почти точно к этому часу она более-менее отходила от второго гипносеанса. Поэтому каждый полдник она воспринимала с чувством облегчения: дожила!

Ровно за сутки до того вечера, который принес столько неприятностей Воронкову и Усольцеву, санитары, контролируемые Майей Андреевной, принесли кефир и булочку. Один из них, положив булочку на кровать, сказал полушепотом:

— Смотрите, аккуратней ешьте, не подавитесь, вдруг внутри чего попадется…

Второй в это время очень громко рассказывал заведующей отделением, что больной из тридцать пятой говорит на настоящем арабском языке, а Майя Андреевна убеждала, что это ерунда и он просто мелет абракадабру, воображая себя не то Саддамом Хусейном, не то Ясиром Арафатом. Потом они ушли, а Митрохина осмотрела булку и увидела, что на плоской стороне у нее небольшое углубление, продавленное пальцем.

В булке обнаружилась записка. Довольно большая:

«Галя!

Завтра, в это же время, есть шанс отсюда уйти. Когда отвлечем Майю за угол, перебегай в стенной шкаф, лезь под нижнюю полку. Там найдешь рабочую одежду. Одевайся и спускайся на первый этаж. Выйдешь вместе со строителями и сядешь в автобус. Там к тебе подойдут. Записку порви и спусти в унитаз. Терпи до завтра!»

Ни подписей, ни каких-либо иных намеков, кто собрался ее освобождать, не было. Почерк тоже был незнакомый. Тем не менее Галина смогла уловить, что санитары, как видно, в курсе дела. Но спросить их, конечно, не могла.

Воронков довольно точно разобрался во всей последовательности событий. Все именно так и происходило. Сначала санитар отвлек Майю за угол, уронив «котел» и рассыпав булки с пакетами, а второй загородил дверь своей спиной. Галина проскочила к двери шкафа и почти бесшумно юркнула под нижнюю полку. И дальше все шло именно так, как задумывалось. Переодевшись — только не в робу, как думал Воронков, а прямо в платье, плащ, платок и резиновые сапожки, — Галина спустилась на первый этаж как раз тогда, когда рабочие стали помаленьку собираться в автобусе. Стоял автобус прямо у выхода, так что даже охранник с дубинкой, приглядывавший, чтоб работяги ничего из больницы не стащили — хотя чего оттуда стащишь, кроме психов! — не успел заметить, кто именно сел в салон. Тем более что никто из ремонтников, трех мужиков и четырех баб, не обратил на нее внимания.

Зато на нее обратил внимание мужик, появившийся самым последним и выглядевший скорее как прораб. На нем была довольно чистая куртка, кожаная кепка блинчиком, серые джинсы и кроссовки.

— Привет, — сказал он, подсаживаясь рядышком, — все нормально?

— Кажется, — ответила Галина.

— Самое главное — держись за меня и ни о чем не спрашивай.

Она не возражала. Выехали за ворота благополучно. Затем, кварталах в трех от больницы, сосед Галины попросил водителя:

— Притормози, мы сойдем.

Сошли, пробежали ускоренным шагом в какую-то арку-подворотню и оказались около красных Жигулей — «шестерки».

— Садись! — велел «прораб», открывая перед Галиной правую заднюю дверцу. За рулем сидел какой-то крепкий парень в кожанке.