Змеиный клубок

Живут же люди! Нет, зависти у Лехи особой не было. Скорее злость была на самого себя. Ведь товарищ Пантюхов, который всему этому богатству являлся хозяином, небось никаким графом не был и вряд ли до падения Советской власти состоял в миллионерах. Нет, скорее всего начинал он свой путь как и все советские люди, может, даже в деревне, например, как Леха. И на производстве работал, и на субботниках вкалывал, и, когда в институте учился, на картошку выезжал. Наверно, и выпивал помаленьку, и гулял, пока молодой. Но только в отличие от Лехи, который пил с кем ни попадя, от души, этот знал с кем пить и как дружбу поддерживать. Потому что твердо понимал, чего в жизни хочет, и ставил перед собой конкретные цели. А Леха целеустремленности не проявил. В результате ему даже сейчас, когда у него дядя-американец отыскался с такими миллионами, которые Пантюхову и не снились, ничего не светит.

— Красиво! — сказал Коровин, вздохнув.

— Хотел бы тут жить? — прищурясь, спросила Ольга. — Верно?

— Не отказался бы… — честно ответил Леха.

— А это ведь так, пустяки, — сообщила Пантюхова, стаскивая драную вязаную кофту и швыряя в контейнер. — Ты еще на даче у Егора не был. Моя по сравнению с той, что у него — халупа.

— Береги свой сидор, а на чужой не зарься, — Леха припомнил солдатскую поговорку Бог весть каких времен, дошедшую до него через старого учителя Кускова.

— Может быть, и так, — согласилась Ольга. — Только если на чужой не зариться, свой пустым останется.

Леха спорить не стал. Так оно спокойнее.

— Думаешь, я не знаю, о чем ты думаешь? — спросила Пантюхова. — Мол, решили вы, начальнички, к баксам моего дядюшки прицепиться? Верно?

— Мне эти баксы, если сказать честно, по фигу, — ответил Леха. — Я их не заказывал. И так бы прожил до смерти, без них.

— От судьбы не уйдешь. Я еще не знаю, как там Егор крутился перед твоим дядькой. Но нам эти баксы нужны, точно. Раз тебе ни к чему, то нам сгодятся.

Ольга сняла свое прожженное и драное платье через голову, стянула с ног малиновые колготки и в результате осталась в чем мать родила, потому что никакого другого белья на ней не было. Спокойно так, словно бы на месте Лехи собака была или другое животное.

Нет, несмотря на все, баба она была красивая, и фигуру ей еще не удалось испортить. Высокая, даже без каблуков на полголовы выше Лехи. Гладкая, длинноногая, без живота и складочек.

— Загляделся? — спросила Ольга, подбоченясь. — Ничего, верно?

— Нормально, — пробормотал Леха. — Только как-то это…

Он не мог точно сформулировать свою мысль.

— Чего «это»? — усмехнулась Пантюхова. — У тебя в деревне бабы так в баню не ходят?

— Ходят… — кивнул Леха. — Только с мужьями.

— А с хахалями?

— Наверно, и с хахалями. Ежели очень бесстыжие.

Ольга звонко захохотала.

— Что по-вашему бесстыжее, то по-нашему — нормально. А потом, Алешенька, — я не ошиблась, тебя так зовут? — ты ведь мне без пяти минут муж. Самый натуральный, со штампиком. Так что нам, милок, привыкать придется. Мужичишка ты, конечно, так себе, это я и на глаз скажу, не пробуя. Но надо ж хоть ради смеха разок потрахаться… Почему не сейчас? Или тебе без венца и аналоя убеждения не позволяют?

— Насчет убеждений, — неопределенно сказал Леха, — это я не знаю. Может, и позволяют. А вот как организм позволит…

— Охо-ха-ха! — покатилась Ольга, хлопнув себя по коленкам. — Так ты что, это самое — «пробабли импоссибли»?

— Не знаю, — хмыкнул Леха, — может, и так. А может, и иначе.

— Ладно, — озорно произнесла Пантюхова, — пошли, отмою задаром…

Леха, стыдливо ежась, вылез из комбинезона и прочей одежды. Глаза бы на себя не глядели. Особенно в зеркале, рядом с Ольгой. Замухрышка он, Алексей Иванович. Ни ростом, ни лицом не удался. Даже шерстью особо не разжился, так, одни кусты ощипанные торчат. Ноги тощие, кривые, все мослы выпирают. Руки все в венах, длинные, аж до колен без малого. От ладони до локтя вроде бы от одного, довольно крепкого, мужика — мышцатые, а от локтя до плеча — от другого, тощего и дряблого. Сами плечи тоже не больно. Ширины мало, да еще и сутулые. Ребра торчат, а брюхо выпирает…

Ну а про остальное лучше ничего не вспоминать. Про то, что для баб интересней всего. Одно слово — срамота. Смотреть не на что. В общем, Лехе от одного стыда за собственную немощь неловко было.

Ольга между тем уже напускала воду в мраморное многоместное диво. Увидев, что Леха уже топает в резиновых шлепанцах под душ, стараясь не замечать добрую хозяйку, одобрила, хихикнув:

— Правильно, ополоснись для начала…

И подала Лехе мыло, мочалку и шампунь темножелтого цвета с иностранной надписью и каким-то персиковым запахом.

Закрыв за собой мутно-прозрачную дверь кабины, намылив голову и зажмурив глаза, Леха почуял себя как-то поспокойнее. Когда ничего не видишь, это даже неплохо. Прямо как в том анекдоте про Петьку и Василия Ивановича.

Сидели, значит, Петька с Василием Ивановичем в штабе, выпивали. Тут налетели белые. Петька кричит:

— Амба, Василий Иваныч, отступать надо!

А тот говорит:

— Чапаев, Петька, никогда не отступал. Ты лучше наливай.

Выпили. Чапаев спрашивает:

— Петька, ты меня видишь?