И тут ее поразило осознание. На самом деле оно сшибло ее на полной скорости, как грузовик. Осознание, что того человека, которому ей больше всего хотелось показать купидона с флагом конфедератов и посмеяться над этим, рядом нет. И он уже не может разделить с ней все то, что она видит и делает. И вместе с этим осознанием – что она уже скучает по той жизни, по которой скучать не должна, и ей не хватает Дилла в тысячу раз сильнее, чем она могла себе вообразить. И тут она разрыдалась, прямо посередине прохода, где на нее равнодушно смотрели своими безжизненными алебастровыми глазами купидоны. По-настоящему ревела, размазывая косметику по лицу, глотая слезы и сопли.
Через пару минут ей удалось взять себя в руки и донести свои кофе и майку на кассу. Кассирше, измученного вида женщине, было за шестьдесят.
– Так-так, дорогая, – сказала она. – Все в порядке?
Лидия кивнула, но вентиль снова открылся. Она покачала головой.
– Жалею, что не сказала ему перед отъездом, что я тоже его люблю. Вот и все.
– Ну, дорогуша, даже если ты не сказала это, ты ему это показала?
– Надеюсь, – произнесла Лидия, и ее голос дрогнул и оборвался.
– Тогда он наверняка знает. Мы, дамы, не очень хорошо умеем скрывать такие вещи. – Кассирша с сочувствующей полуулыбкой нагнулась и достала из-под прилавка плюшевого медведя, такого же измученного на вид, как она сама.
– Это же придорожное кафе, дорогуша, так что у нас здесь постоянно кто-то по кому-то скучает и жалеет, что кому-то чего-то не сказал перед отъездом. Хочешь обнять Честера?
Лидия протянула руки к медведю по имени Честер и обняла его. Он пах сигаретным дымом и дешевым одеколоном для водителей.
53
Дилл
Дилл встал, когда охранники привели его отца. Тот сразу же устремил на Дилла свой испепеляющий взгляд, но Дилл встретил этот взгляд и не отвел глаз. Отец резко отодвинул стул и начал садиться, но заметил, что Дилл садиться не намерен, поэтому тоже остался стоять. Они смотрели друг на друга – долго, как показалось Диллу.
– Итак, – произнес отец, – ты должен знать, что мне все известно. – В его голосе звучало ядовитое спокойствие.
– Ага.
– Объяснись.
Дилл приказал своему голосу не дрожать, и он не дрогнул.
– Я буду учиться в университете. Собираюсь изменить свою жизнь к лучшему. Больше мне нечего объяснять.
– Ты
– Кто бы говорил.
Ядовитое спокойствие отца начало таять.
– Нет, я не покидал вас. Меня у вас забрали. Ты же покидаешь нас по собственной воле, так же, как твой дед оставил меня.
– Нет, я чуть было не оставил вас именно так, как он, но не стал этого делать. – По выражению отцовского лица Дилл понял, что ему удалось достичь цели, пусть и на секунду.
Но потом пятидесятнический огонь вернулся.
– Ты нарушаешь заповеди Господа, не чтишь своих отца и мать. Для тех, кто нарушает законы Божьи, отведено отдельное место – вечных мук.
– Я проявил достаточно почтения, приехав сюда, чтобы рассказать тебе лично. Ты и такой-то чести не заслуживаешь.
Отец Дилла наклонился вперед, уперев ладони в стол, сверля Дилла взглядом. На его лице внезапно отразилось смирение. Дилл знал, что в прошлом у отца бывало такое лицо, но сам никогда его таким не видел.
– Это все деяния той шлюхи, не так ли? Твоей маленькой Далилы[12]
,Дилл почувствовал волну жгучей ярости; во рту появился привкус металла. А потом он вдруг понял.
– Ты не знаешь, о чем говоришь, – тихо произнес Дилл, – даже представления не имеешь. И мне жаль тебя. Я тебя ненавидел. Когда думал, что стану тобой, я так тебя ненавидел. Я не столько боялся умереть, сколько стать таким, как ты. Но теперь, когда я точно знаю, что никогда не стану тобой, я наконец-то могу испытывать к тебе жалость.
И с этими словами Дилл развернулся и пошел прочь.
– У тебя ничего не выйдет, – крикнул отец ему вслед. – Ты потерпишь поражение и падешь. Диллард! Диллард!
Но Дилл даже не оглянулся.
Снаружи, на парковке, ждал доктор Бланкеншип. Багажник его «приуса» был набит покупками из магазина Trader Joe's.