Змеиный медальон

– Не что-то, а кто-то, – Мара судорожным движением подтянула к подбородку шаль. – Это браккарийцы, Кен. Пришли по наши души.

Пятеро лучших Мариных слухачей расселись под сводом специально устроенного шалаша. Справа Кешку взяла за руку Маниська, слева дробненькая белобрысая девчонка по имени Ветка, которую он едва знал. Сама Мара заняла место напротив.

Слухачи были деловиты и собранны. Кешка чувствовал себя слабым звеном: если он оплошает, привлечёт внимание врагов, то укажет им прямой путь к лесному селению. "Браккарийцы не могут услышать нас. Тот, кто служит смерти, сам мертвеет изнутри. А слушать жизнь – это искусство живых", – говорила Мара. Но у островитян собственная магия, и они способны почувствовать неосторожное внимание, тем более что с ними жрец Шалаоха, бога смерти… В этом Мара, правда, уверена не была. Для того и собрала свой отряд ментальной разведки, чтобы убедиться.

В центре шалаша стояла большая низкая чаша, наполненная водой почти до кромки. "Огонь и вода – проводники ищущего разума, – объяснила Мара. – Но дым костра браккарийцы могут учуять".

– Начинаем, – команда для Кешки. Остальные, похоже, не нуждались в указаниях.

Он закрыл глаза, вздохнул и попытался обратиться в сплошное ухо, раскинутое на сотни вёрст. А потом его подбросило над шалашом, и лес извергся водопадом звуков, оглушительным месивом человеческих голосов, звериных и птичьих криков, шума, стука, треска и переливистого мощного гула, в котором Кешка не сразу распознал шелест листвы.

Вот на что способен круг слухачей, рывком втащивший его за собой в тонкий мир акустических вибраций, который в этот самый миг Кешка назвал для себя Эфиром. От неумелого чужака ничего не требовалось – только привыкнуть к грохочущему, верещащему, ревущему, гудящему сумбуру, раствориться в нём, не проявляя себя ни вздохом, ни мыслью. Так, наверное, поступает хороший слушатель на концерте – всеми чувствами погружаясь в музыку и позволяя исполнителям вести себя, куда они сочтут нужным…

…Перестук копыт, лошадиное фырканье, шум дыхания многих людей, кожаный скрип, металлическое позвякивание. Мелодия конного войска в походе.

Внезапно Кешка увидел их – так ясно, будто парил над ездоками на планере. От неожиданности он вздрогнул, но браккарийцы, кажется, не заметили всплеска на глади блаженного спокойствия, в котором пребывал круг. Это спокойствие затопило Кешу, стёрло его тревогу, как волна стирает следы на песке.

Отряд был невелик – два десятка всадников, запасные и вьючные лошади. Они двигались вереницей, неспешным шагом, облачённые, несмотря на жару, в толстые шерстяные плащи с оплечьями из шкур, похожих на волчьи, но тоже совершенно чёрных. Некоторые даже прикрыли головы капюшонами и сидели, нахохлившись – точно вороны, распустившие по сторонам крылья. У них были красивые смуглые лица с правильными чертами и странные глаза – выбеленные, бесцветные, неподвижные. Под плащами лоснилась чёрная кожа, поблёскивало серебро перевязей и ножен, чеканные бляшки украшали конскую упряжь.

Двигался отряд по старой, заросшей, но ещё различимой дороге. Впереди ехал, тревожно кося глазами, длинноволосый человек – дотемна загорелый, в распахнутой на груди линялой рубахе с закатанными рукавами, в потёртых кожаных штанах и мягких сапогах со шнуровкой. Проводник? Ходили же в прежние времена люди в Захотимские леса…

Позади всех, чуть отстав, двигались ещё двое – не такие рослые и ладные, в поношенных плащах, один в буром, другой в серо-зелёном, без оружия, бледнокожие, на лошадях в простой упряжи. Кешка принял их за слуг. Но коллективный окуляр круга изменил ракурс, лица отставших оказались совсем близко… от взглядов их вполне обычных, человеческих глаз перехватило дыхание и закоченело нутро.

Так это и есть жрецы Шалаоха?

Один из них, мелкий в кости, светловолосый, поднял голову и чуть придержал коня, словно почуял что-то. Кешке казалось, жрец смотрит прямо ему в душу, и душа леденеет, скукоживается…

Лица жрецов отдалились. Кешка увидел браккарийский отряд сверху, из-под облаков – цепочка чёрных блох в зелёной шерсти леса – и вновь оказался в шалаше, рука в руке с Маниськой и девушкой Веткой. Слышались вздохи, шевеление – слухачи приходили в себя. Кешка с трудом разжал онемевшие пальцы, покосился на Ветку: Маниська сильная, а этой тростинке он, не помня себя, мог сделать больно.

Взгляд Мары, пристальный, холодный, с непривычным голубым отливом, пригвоздил его к месту.

– Как они боятся тебя… – выдохнула она, и уже громко, скрипуче, в полный голос: – Слуги смерти пока далеко. Самое меньшее десять дней форы у нас есть.

– Надо устроить засаду. Спрячемся на деревьях и перебьём их из луков!

Грундя Долдон. Этого парня Кешка тоже знал плохо. Он был женат и жил с семьёй в отдельной хижине.

– Ишь, лихой выискался! – шикнула на Грундю Маниська. – Небось, твой отец не хуже молодец был. Хочешь свидеться с ним поскорей? То-то он порадуется…

Они что, не слышали Мариных слов, не видели, как она уставилась на Кешку, будто он в чём-то провинился? Уф! Отвернулась…