Змеиный поцелуй

— Смотри, не запали нас! Упадёт лучина мимо чана… Ночью люди спать должны!

— Ах, мама, да разве можно заснуть за такой книжкой?! Читаешь, и будто перед тобой другая жизнь открывается. Жизнь другая, царства другие, и люди, и реки другие.

— Выдумки люди пишут. Что за книга? Сказки…

— Какие выдумки, мама? — возмутился Офонька. — Какие выдумки!.. Разве могут быть в таких книгах выдумки? Неправда твоя! Ты сама никогда не читала, и не суди, коли сама не читала. Эти книги, отец Пафнутий говорит, жить по-православному учат. Это же житие святого апостола Фомы! Нет, мама, в таких книгах выдумки быть не может!

— Какого Фомы, который неверующий?

— Да какой «неверующий», мама?! — от обиды Офонька готов был разреветься. — Он апостол! Он Ындию крестил!..»

— Да кто? Кто пишет про мою жизнь? — вопрошал себя Офонасей. — И почему?

И вспоминались слова Махмета-хазиначи при последнем прощании: «Ты, Офонасей, особенный, непростой человек, только сам этого ещё не знаешь».

И чего я не знаю? Не о том ли говорил махатма? «Как ветхозаветные пророки были предтечами христианства, так и ты, Офонасей, вернёшься на Русь апостолом новой религии», — вспоминал Офонасей и не мог понять лестного доверия к себе. Ведь то, что с ним происходит, носит печать посвящения в какой-то избранный круг. Надвигалось что-то неотвратимое.

Ближе подносит Микитин фитилёк к бересте, так близко, что ещё чуть-чуть, и пламя копотно лизнёт текст.

«… — Читал я книжку, что ему Пафнутий дал, — Микита мнёт в кулаке бороду. — В Ерусалиме Фому наняли как архитектора. Как в Ындию прибыли, царь ихний дал Фоме сундук золота, чтобы он дворец строил, а тот весь сундук на базаре нищим раздал.

Жена слушает с тревогой, не перебивает, хотя Офонька ей житие Фомы не раз уже пересказывал. То же и муж говорит, только без сыновьего восторга в голосе, с тревогой. Она и жене передаётся. Только исток тревоги мужниной непонятен женщине.

— Царь ихний спрашивает слуг своих, как, мол, Фома дворец строит. Не строит, говорят, весь сундук нищим раздал. Царь Фому в темницу посадил… Отнять надо у Офоньки книжку эту!

— Что же отнимать?

— Не такой он немного у нас, Офонька наш! Больно уж книжкам верит. Жизни не знает, а книжкам верит. А что, если захочет этому Фоме подражать?

— Так ведь житие же, Микита! Как ему не верить? Ты что?!

— Так-то так… А как надумает наш Офонька всё нажитое нищим на площади раздать? Скажет: «Я, как Фома, дворец на небесах построю». Пусть у него только мысль такая будет… Какой из него купец получится? Смех, да и только!

— Что же тогда выходит, Микита? Выходит, по-Божьи и жить невозможно?

Микита не отвечает, только мнёт в кулаке бороду.

— А Пафнутия от дома отдалить надо. Выучил мальчонку — Спаси Бог! Мы люди не каменные — благодарность помним. Вон мастера за горшок каши грамоте обучают.

— Зря ты, Микита! Сколько, он у нас в доме всенощных отслужил. И панихиды, и молебны… Молится за нас, — говорит и гладит убрус по вышитым птичкам. — Может, вредная она какая, книжка эта? Все они там, в Киеве, шибко грамотные. А? Может, к отцу Ферапонту сходить спросить?

— Много твой отец Ферапонт знает! Он отродясь ни одной книжки не прочитал. Его, твоего Ферапонта, с голосу службе учили. Он и Евангелие по слогам читает, когда дьякона нет. Откуда твоему отцу Ферапонту знать? Отнять книжку эту и спрятать! — не очень уверенно заключил Микита.

— Так ведь Офонька…

— Что?..

— Он её всю, почитай, на свою бересту переписал, не хуже Пафнутия. И бересту отнять?

Микита мнёт в кулаке бороду.

— Из головы не выбьешь… Может, отвлечь его чем-нибудь? — и, не давая ответить, продолжил: — Тут с московскими купцами стражник приехал. На площади всех побивает. И не скажешь, что больно велик ростом, — так, как все, чуть повыше. Против нашего Гири — клоп, а Гирю нашего на кулаках одолел.

— Секрет, значит, какой знает?

— Кулаками машет вроде как беспорядочно, а только никто до него рукой достать не может. С завязанными глазами супротив двоих бился — и обоих положил. В ночном бою такому цены нет! Вот бы Офоньку нашего к нему на обучение отдать.

— Как бы не изувечил мальчонку.

— Не изувечит! Мужик с головой и тверёзый всё время.

— И дорого возьмёт?

— Дорого-недорого, а в отъезжих торгах пригодится. Нельзя без этого! Согласился бы!

— Офонька без прилежания ходить к нему будет. Он ведь у нас отродясь ни с кем не дрался.

Отец усмехнулся.

— Прилежание будет! Скажу: без этого дела, Офонька, до Ындии не дойдёшь! Сам побежит, — Микита довольно усмехается в бороду, хитровато прищуривает левый глаз. — Купец должен быть свычен к ратному делу».

Офонасей читал, перечитывал бересту, пока не отворилась каменная кладка с колодезным скрипом.

26

Каменная кладка с колодезным скрипом отворилась. И в образовавшемся проёме, в серых сумерках, мелькнул белый сполох одежд махатмы, проявились очертания его магической красоты. Подспудно я ждал его, был рад ему и на онемевших ногах бросился в образовавшийся проём.

Я шёл за махатмой, как идут за пророком, почтительно стараясь ступать в ногу с ним.