Змий

Между тем Волли учинил на кухне основательное побоище. Он подошел к делу с подкупающей простотой: все, что оскорбляло его взгляд, немедленно отправлялось в мусоропровод. Размокшая коробка с мороженым, пустые банки, бутылки, мятые тарелки. Он дрогнул только перед холодильником. Похоже, он в принципе готов был и его отправить туда же, но тот не пролез бы в отверстие. Поколебавшись, Волли помиловал холодильник. Но выгреб из него и вверг в бездну все, что там было, кроме двух огромных лимонов и черной пузатой бутылки, смыл ледяные наросты горячей водой и собрал с пола лужи вакуум-отсосом. Совершив подвиг чистоты, он уселся перед открытым холодильником, с удовлетворением осмотрел его и пропел:

— Оранский встал на стремена
И поднял лезвие стальное:
"Не мы — король сказал: "Война!"
Кто в бога верует, за мною!".

Он приложился к черной бутылке, пополоскал рот, встал, выплюнул коричневую жидкость в мусоропровод, один лимон и черную бутылку спрятал в холодильник поглубже, захлопнул дверцу, подошел к окну и стал чистить второй лимон.

Это был не лимон. Это было что-то вроде, но Степан не знал, как это называется. В его времена таких не было, а Йерг их не употреблял и названия не знал. Могучие ручищи Волли, казалось, должны были раздавить неведомый Степану фрукт, но он как-то на удивление деликатно обошелся с ним, разделил на целенькие дольки и, вкусно причмокивая, съел. По кухне пошел приятный эфирный запах.

Покончив с уборкой, Волли отправился в ванную и устроил там буйство стихий с песнями, фырканьем и плеском. Нет, парень был, судя по всему, молоток! Вот только слуха нет. А дева-то! Спит, как рояль на складе.

Вымытый и посвежевший, все в том же мундире, Волли двинулся в комнату и, как видно, был приятно поражен, обнаружив, что он в квартире не один. Он бесцеремонно сдернул с девицы прикрывавший ее халатик, благодушно шлепнул ее, проревел ей в ухо "Как у нас в Амстердаме" и, пренебрегая невнятным жалобным мычаньем, взвалил девицу на плечо и понес в ванную. Держа свою жертву на плече, напустил в ванну воду и обрушил туда свою ношу, к тому времени не так уж решительно против этого возражавшую.

С часок после этого они провели на диване в добром согласии, а Степан скромности ради убрался в прихожую на свою притолоку. Все понятно, служба она есть служба, это с одной стороны, а с другой — Волли здесь хозяин и волен вести себя, как ему угодно, но в целом… Во всяком случае, при очередном докладе Степан обошелся без подробностей, но не в этом дело. Волли вел себя так по-великански добродушно, откровенно и могуче, что тайное Степанове соглядатайство начинало выглядеть как-то уж очень противно. Н-да!

Короче, когда явились первые гости, дама Волли — ее звали, как выяснилось, Плэзанс, сокращенно Плэзи, — была к этому почти готова, только брови подвести. А сам Волли, учинив и в комнате сражение гезов с испанцами, завершившееся победой чистоты и порядка, успел, тайно сопровождаемый Степаном, совершить лихую вылазку в бюро заказов этажа и вернулся с полным набором припасов для нынешнего пиршества. Начиная с тарелок, рюмок и синтетического омара — по-видимому, это была его слабость — и кончая сложным пластиковым сооружением, в которое было упрятано почти готовое к употреблению чуть ли не все меню китайского ресторана на девятом этаже. Сооружение было торжественно водворено в термошкаф. Включить на три минуты — и можно подавать на стол.

От хлопот по хозяйству Волли стало жарко, и он стащил с себя надетую было рубашку. На его груди, покрытой золотистыми курчавыми волосками, блестели капельки пота. Все он делал только сам, мощно, складно. Он весь светился счастьем самостоятельной жизни, именно такой, о какой мечтал в лощеном леднике родительского дома. Который, слава тебе, господи, остался далеко, по ту сторону океана. Шиш достанешь!

Девы только попискивали, увертываясь у него из-под ног, а он носился и пел. В его концертную программу нынче входила только одна песня, все та же "Как у нас в Амстердаме". Слух у Волли был и вправду не очень, но он пел на сотню ладов и настроений, и песня не надоедала Степану. Он старался запомнить ее. Не для отчета — для себя. Чтобы петь ее четыреста лет спустя.

Вы меня не корите,
Я на этом корыте
Поплыву в Амстердам.

А вот музычка, доставленная Пегги, Степану не понравилась. Какой-то хор кошачий. Но на всякий случай он записал кое-что. Не для себя — для отчета.

Компания собралась небольшая — всего три пары. Была она дружная, хорошо спевшаяся. Побалаганили, потрепались, поплясали под это самое «Троецарствие». Так что вечеринка ничем не отличалась от тех, в которых сам Степан участвовал в своем времени. На них всегда хорошо, когда немножко стукнет в голову. А трезвому так хуже нет. Как-то глупо все.