Знай обо мне все

И снова жизнь моя пошла колесом. Если вечером в Дуброву приезжаем, значит только ночью на разгрузке будем в Себрякове. Словом, замотался я. Даже, если честно, молил, чтобы дождик, что ли, пошел. Хоть бы у Донсковых почаевничать да посидеть.

Один раз на дороге встретил Мишку. Но впереди колонны шел, потому не остановился. А он мне из кабины руку со вскинутым большим пальцем показал и сверху «присыпкой» сделал. Значит, и у него дома, и у стариков все в порядке.

И все же Мишка через несколько лет станет тем человеком, которому я никогда не подам руки.

Это уже после моей службы было. Михаил Михайлович давно ушел на пенсию. Еще больше постарела и подобрела Анна Ивановна. Забежал я к ним как-то на минуточку. Прослезились. И жалко их как-то стало, потому что, слышал я, Мишкина жена Света не только сама к ним не ходит, но и мужа не пускает. А он – на словах хорохором оказался. А на деле и хвост прижал. Придет, рассказывала Анна Ивановна, и плачет, как ему погано со Светкой живется.

И так мне жалко почему-то стариков стало. Какое-то предчувствие подошло, что вижу их в последний раз. Со мной уже не однажды так бывало. Захочу человеку в лицо всмотреться и вроде ничего нового в нем не открою, а какую-то тревогу в душе унесу. Глядишь, его через неделю уже нет. Аж жуть берет. А может, в этом есть и какая-то закономерность, которую ученые со временем объяснят. Какие-нибудь биотоки или что-то еще.

Словом, попил я у них чайку, разными веселыми сказами, которых нахватался на флоте, попробовал согнать с их глаз грустинку и канул в бесконечные мытарства, в коих прошла моя, как принято говорить, сознательная жизнь.

И вдруг встречаю Мишку в умат пьяным. А он вообще-то не очень этим делом увлекался. Уткнулся он мне в плечо и завыл по-бабьи.

«Что случилось?» – тормошу я его, а он, знай себе, ревет и все.

Потом внезапно отстранился от меня, махнул рукой и почти бегом кинулся в чей-то двор.

И тут подошла ко мне бабка, по всему видно, дотошница.

«Сродственник, что ли, твой?» – спросила.

«Друг!» – ответил я.

«Не оставляй его одного, – посоветовала старуха. – А то от такого горя кабы руки на себя не наложил».

И она рассказала то, что я еще не знал.

Зачастила к Донсковым одна баба с Севера откуда-то. Платками спекулировала. Тут – подешовке – купит, а там – подороже – продаст. И все время одна ездила. А неделю назад с мужиком каким-то прикатила.

Вот и все, что видели соседи.

А потом смотрят, что-то никого из Донсковых не видать. Заглянули во двор – снег на порожках лежит нетронутым. Открыли ставню, чтобы в дом заглянуть, а там кошка бьется в окно, как очумелая. А лапы ее кровавые пятаки на стекле оставляют. Ну, понятное дело, тут же вызвали милицию.

Они лежали вповал, порубанные топором. Анна Ивановна и Михаил Михайлович – в постели. А та баба, что к ним приехала, наверно, какое-то время было живой, что даже в коридор выползла.

Рассказ меня потряс. Кинулся я искать Мишку, а он уже куда-то сгинул. Поехал к нему домой, Светка в комнате приборку делает и песенку намурлыкивает.

«Ну, – думаю, – набрехала, старая!»

«Как жизнь? – спрашиваю как можно беззаботнее, чтобы не показать, что чем-то взволнован. – Где Богом данный-то?»

«А черт его знает! – словоохотливо отозвалась Светка. – Наверно, всех плакущих по отцу с матерью по сотому разу обходит».

Я настороженно приумолк, а она продолжила:

«Сколько раз я говорила, это добром не кончится. Так и примолуют кого поподя. Вот им радение и вышло боком».

И все же я Мишку дождался. На мое удивление, он был трезв. Бесстрастно выслушал мои соболезнующие слова и ничего на них не ответил.

А вскоре убийца был пойман и привезен в Михайловку на суд.

И вот тогда-то – среди ночи – появился у меня Мишка. Он был прежним – порывистым и решительным, как мне все время казалось до того времени, как я узнал, что он стонет под каблуком Светки.

«Я хочу задать тебе один вопрос, – произнес он с тяжелой внутренней решимостью. – Чтобы ты сделал с тем, кто убил твоих отца с матерью?»

Я зачем-то брякнул:

«Ты меня с собой не равняй!»

«Почему? – артачно набычился Мишка и, не дождавшись моих объяснений, сказал: – Нет, ты ответь!»

«Я лишил бы этого подлеца жизни!»

А разговор у нас такой произошел не потому, что мы не верили в справедливость суда. Просто в ту пору была отменена смертная казнь. А любой срок – мы считали – такому подонку награда.

И Мишка сказал:

«Чтоб мне с этого места не сойти, я заделаю его!»

На языке моей, да и Мишкиной тоже, улицы, это был не пустой звук.

«Но как это сделать? – спросил он в следующую минуту. – Ведь его, суку, будут охранять».

В ту пору я не знал, что за жизнь даже такого преступника люди несут ответственность не меньшую, чем за хорошего человека.

«Что-нибудь придумаем!» – брякнул я.

И в последующие до суда дни Мишка до надоедливости извел меня просьбами, чтобы я помог ему осуществить месть.

«Я по земле не ходак, – кричал он. – Если буду знать, что он где-то дышит и видит солнце!»

Наверно, злоба подняла в нем дух, который побудил заговорить как поэт. Хотя, если откровенно, всегда это был удел трусоватых.