«Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова

Старец Софроний, будучи художником, «пытался выразить вечную красоту, тайну каждого видимого предмета. Поэтому искусство было сильным средством, способным разорвать грани настоящей действительности и времени и возвести к новым горизонтам бытия. Эти художественные опыты носили некоторым образом мистический характер. Он вспоминал о нескольких опытах „выпада“ из времени и о созерцании „света творческого вдохновения“. Позже это позволило старцу провести четкую границу между естественным светом человеческого интеллекта и нетварным светом Божиим»[12].

Осознав грань между ограниченным и беспредельным, между окружающей его действительностью и вечной истиной, старец получил от Духа Святого дар памяти смертной; дар этот вызвал в нем жажду выйти за пределы ограниченного, возбудил поиск вечности. Это привело его в студенчестве к восточному мистицизму. «Так его искусство, его разум и его внутреннее состояние — словом, все привело его к неутолимому стремлению к абстрактному, т. е. трансцендентальному»[13].

Однако затем ему открылся Христос во свете нетварном. По свидетельству старца, в 1924 году, с Великой субботы до вторника Светлой седмицы, он пережил особенно глубокий опыт созерцания нетварного света. Тогда он понял свое великое онтологическое падение: он искал вечной жизни [вне Христа], в надличностном Абсолюте. Это породило в нем покаяние на многие годы, когда он ненасытимо предавался духовному плачу. Покаяние привело его в монастырь Святого Пантелеймона на Святой Горе, а затем в пустыню на Святой Горе, «страшную» Карулию, где он посвятил всего себя обильным слезам и плачу: так он жил человеколюбие и любовь Божию.

В-третьих, на терминологию богословия старца Софрония оказали влияние философские течения его времени, с которыми он сталкивался на жизненном пути.

Вначале на родине он узнал все «богатое наследие русской культуры XVIII и XIX веков, определяла которую христианская вера». Живя в этой среде, он «прочитал с большим воодушевлением творения Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского и Пушкина»[14]. Россия в середине XIX века «пережила беспрецедентное пробуждение философской мысли». В основном влияние на русское общество оказывала западная философская традиция Средневековья, эпохи Просвещения и романтизма[15].

Однако из всех философских течений наибольшее влияние на старца Софрония оказали о. Сергий Булгаков, русский эмигрант в Париже, который некоторое время был его духовным отцом, а также философ Николай Бердяев. О. Сергий Булгаков был выходцем из христианской среды, но, пройдя через атеизм, затем марксизм, идеализм, он впоследствии снова вернулся в христианство и, таким образом, от идеалистической философии пришел к «идеалистическому реализму Православной Церкви». Вынужденный эмигрировать в Париж, он стал преподавателем в Свято-Сергиевском институте[16]. Уже имея знания текстов отцов Церкви, он ознакомился с воззрениями западных философов: Канта, Фихте, Фейербаха, Гегеля, Шеллинга, а также Соловьева и Флоренского. Богословие Булгакова повлияло на триадологию старца Софрония, его учение о кеносисе, о Божественной Евхаристии, на христологию и антропологию. Однако старец Софроний переосмыслил взгляды Булгакова на основе своего личного опыта. Например, он говорил о кеносисе Слова не только на Кресте и в Воскресении, но и в Божественной Евхаристии. Таким образом, если старец и использовал элементы богословия Булгакова, то с величайшей осторожностью, осознавая ошибочность булгаковской софиологии, прислушиваясь к возражениям различных богословов по поводу воззрений о. Сергия[17].

Николай Бердяев, будучи выходцем из среды военной аристократии, был свободолюбив. Вначале его увлекали идеи марксизма, но позднее он разочаровался в них, поскольку его философский идеализм, вдохновленный идеями Канта и Фихте, был несовместим с материалистической философией Маркса. Затем он оставил марксизм и пришел к христианству. Бердяев сочетал разнообразные проявления русской мысли XIX века, и его взгляды имели общие черты со взглядами как славянофилов, так и западников[18].

«Соприкосновение отца Софрония с Бердяевым оставило след в его богословии», особенно в том, что касается учения о личности, и в терминологии, когда он определяет человека как «микротеос». Однако не нужно переоценивать это влияние, поскольку взгляды Бердяева на личность, на свободу и на тварность человека противоречат православной аскетической традиции[19]. Конечно, старец оценивал подобные взгляды исключительно через призму православного подвижничества, данных ему откровений Божиих и наставлений святого Силуана Афонского, которые помогли старцу [в установке духовных ориентиров].