Свейн задрал голову и увидел парящего сокола, летевшего чуть впереди.
— Это волшебная птица?
— Нет, птица совершенно обыкновенная. Сапсан степной. А вот к зрению его я подключаюсь периодически. Мы тебя давно заметили и решили подождать.
— Что, с такой высоты поняли, что это я? — не поверил Свейн.
— Ты не представляешь, какое острое зрение у этих птичек! Мышку видно, а уж тебя, такого большого, да ещё на приметном рысаке! Не хочешь отдохнуть, — неожиданно спросил Мерлой и жестом пригласил в карету.
Свейн вспомнил свой неудачный опыт поездки в Альс, саркастически ухмыльнулся и отказался.
— Не хочу вас стеснять, — потом вдруг опомнился, что ни слова ещё не сказал своей, странно ещё так думать, жене. — Цухри, а ты как переносишь дорогу, да ещё такую длительную?
Девушка смутилась вдруг и чуть порозовела.
— Спасибо, всё хорошо. Если бы не Мерлой, пришлось бы хуже, — она разговаривала на лигрийском почти без акцента. Видимо, это было наследием её матери. — Он необычный маг!
— И в чём же его необычность?
— Цухри, не надо, а? — неожиданно помрачнел молодой волшебник.
Девушка посмотрела на него виновато, но и не ответить на поставленный вопрос не могла. Это было, во-первых, невежливо, а во-вторых, традиции их рода не позволяли игнорировать желание мужчины, пусть это касалось просто получения информации.
— Извини, Мерли, но я скажу, чуть-чуть… Он чистый.
Чистый. И всё. Ответила, называется, на вопрос, за которым тут же возникло множество других. Чистый — это в гигиеническом плане или моральном? Или за этим словом скрывается совсем другой смысл, узкоспециальный, понятный только магам? И почему расстроился Мерлой? Что его так огорчило? То, что Цухри неосторожно выдала какую-то его страшную тайну? Или, наоборот, парень стесняется своей необычности?
Свейн понял, что разговаривать через окошко кареты неудобно, да и неосмотрительно. Можно было, конечно, этот разговор отложить на потом, но ехать предстояло ещё полдня, и лучше бы было занять свои мысли чем-то другим, иначе дженна Ситра тут же будет настойчиво напоминать о себе.
— У вас там места много? — кивнул на внутренность кареты Свейн. — Пожалуй, я отдохну… в духоте и тесноте. Это ведь так увлекательно.
Привязав своего рысака к облучку кареты и умастившись на мягких подушках рядом с Цухри, Свейн всем своим видом изобразил внимательного слушателя. Мерлой горестно потупил взор, тяжко вздохнул и поведал своему спасителю тайну своей необычности.
В магическую бурсу Ламсаона Мерлой Вранер попал, будучи уже подростком. До двенадцати лет он счастливо жил на хуторе своих родителей, который располагался в живописной долине на границе с Лигром. Хозяйство у них было небольшое, но крепкое, поля плодородные, сады плодоносные, скотина плодовитая. Соседи, которые по большей части были родственниками по отцовской линии, в открытую завидовали такому крестьянскому счастью младшего в роду. Ведь земля ему досталась самая никудышная, а вот как поколдовал кто. И росло на ней всё, и цвело, и глаз радовало. Семья дружно трудилась на своих угодьях и имела неплохой доход. Даже работные люди не бедствовали. Видно, чужое счастье кому-то так поперёк горла встало, что на страшное дело отважился. Не вернулись как-то мать с отцом с ярмарки. Нашли их недалеко от дома зарубленными, без денег и без товаров, что они на торжище прикупили. Но лошадь, впряженная в телегу, рядом паслась. В долине стали шептаться, что свои это с Вранерами разделались, иначе лихоимцы и коня свели бы. А так, уж больно заметное доказательство преступления — клеймёный конь и справная, расписная телега. На свой двор не поставишь, соседям не продашь.
После смерти родителей встал опекуном над Мерлоем один из дядьёв, мужик суровый и прижимистый. Парень, и так к труду приученный, теперь практически спал в хлеву вместе со скотиной, да и ел там же. Если отец старался дать сыну возможность учиться грамоте, счёту, другим наукам, поощрял тягу к знаниям, то опекун книги сразу продал и велел выбросить эту блажь из головы. Крестьянину нечего себе мозги всякими господскими развлечениями забивать. Считать умеешь — и достаточно.