Знак Бесконечности

Парень ответил взглядом и снова в окно уставился, а женщина всхлипнула, запричитала, действуя на нервы:

–– Это что же делается?! Да как же ж так можно себя увечить?! Да что ж она с тобой сделала? Не иначе приворожила, поганка эдакая…

Максим ожег мать взглядом, от которого та не только замолчала, но и чуть отстранилась, всерьез подумав, что сейчас еще и тумака получит. Вот дожила -– на старости лет кулака сыновнего отведать! И из-за кого, из-за чего? Из-за девки –– шалавки!

Не отведала. Парень молча прошел мимо и хлопнул входной дверью.

–– Ты куда?!! –– очнулась Галина Анатольевна и заревела с досады, увидев закрытую дверь и отсутствие мужской куртки на вешалке.

Вайсберг смотрел на бесцельно шатающуюся по улицам фигуру парня и пытался понять: ’Кто: он или я?’

За тот месяц, что прошел с похорон, они оба как-будто иссохли. Артур Львович и сам не ожидал от себя подобных переживаний. В его сердце, казалось, давно потухли угли нормальных человеческих чувств. И вот сначала затлели, а потом такой пожар в груди устроили, что им можно было весь город спалить. Его все чаще мучил вопрос, который ни разу не возникал раньше: ради чего он жил и множил свое богатство? Ради кого? Для чего?

Нет, он пока мог держать себя в руках –– потому что работал как никогда активно. На этот раз у него был очень требовательный заказчик –– он сам.

Вайсберг распрощался с ‘Васей’, подчистил компромат, уволился с работы и мог бы спокойно нежиться в роскоши, балуя себя и радуясь улыбке ребенка… Но у него отняли дочь. Разве такое можно простить?

–– Ты не заболел, Максим? –– голос полковника был полон отеческой заботы.

–– Никак нет, господин полковник, –– отрапортовал Малевин, вытянувшись по струнке. ‘Субординация, мать ее’, –– скривился Федосеев. Он терпеть не мог это обращение –– господин. Ну, что за глупость? А этот осунувшийся парень, повидавший больше, чем любой за стенами их здания –– чем он не господин? И какая нужда в гребаной субординации в трудные моменты? В Шали все равны были. Пули да осколки на господ и слуг не делили, как и на солдат и офицеров –– всех забирали, а цинковый гроб никакая звездочка не украсит…

–– Вот что, Максим, бери отпуск. Пиши рапорт, я подпишу, и зайди к Полине Викторовне, путевку выбери: Кипр там или Мальдивы.

–– Не надо…

–– Надо! –– отрезал полковник. –– Я с бойцами работать привык, а не с призраками! Все. Свободен. Пока не приведешь себя в порядок, не возвращайся.

––Лучше север, –– неуверенно протянул парень.

–– В тундру что ли? Оленей своим видом пугать? Ладно, –– не удержался, вздохнул: эк, парня скрутило-то…Махнул рукой. –– Сам выберешь, куда. Я Оскольцеву предупрежу. Иди.

Приказ есть приказ, и Максим написал рапорт на отпуск, получил бесплатную путевку на теплоход, идущий в круиз по северным странам зарубежья, и через двое суток вылетел в Москву.

И закрутилось: красавец–лайнер, фешенебельная одноместная каюта, изнеженная публика. Безмятежное Осло, Олсун со шпилями башен, Тронхейм, пропитанный духом короля Густова, беззаботный Берген с шумным рыбным рынком –– достопримечательность всей Европы. Фломсбанен –– серпантин средь скал и утесов, убегающий за облака, фигурки троллей, гномов, величавая природа фьордов и завораживающая мощь водопадов.

Через 14 дней Максим садился в самолет на Москву в еще более угрюмом настроении. Поездка совершенно не развеяла скорбные мысли, а казалось, лишь усугубила неадекватность душевного состояния. Лицо парня, обветренное на просторах Ирландии, заострилось и словно замерзло, в фиалковых глазах поселился холод Бриксдальфоссенского водопада, прикрытый мертвенным покоем Гейрангерского фьорда, в котором остановилась сама жизнь.

Таким он и появился на пороге родного дома, вымучил улыбку, подставляя щеку под материнский поцелуй, и ушел в свою комнату. Через минуту, к огорчению Галины Анатольевны, из нее донеслась унылая мелодия ненавистного БИ-2.

Дни летели, словно облетали листья с дубов. Одна неделя, вторая промелькнули незаметно и третья прошла, будто песок сквозь пальцы.