Знак И-на

Голос жены раздраженный, напряженный. В свой единственный выходной Третьяков вывел семью в новый торговый центр неподалеку от Солнцева. Там был парк развлечений, о котором мечтали Ярик и Федя. Теперь, оказывается, оба сына разочарованно смотрят на отца. Он не увидел, как они прыгали на батуте.

— Прости, прости, я сейчас. — Иван натянуто улыбнулся жене и подался вперед.

Ярослав тут же принялся крутиться и скакать, поглядывая, смотрит ли отец, но Федор обиделся и пошел куда-то к выходу.

— Видишь, что ты наделал, — пробормотала жена.

Иван продолжал держать на губах улыбку и следил, не отрываясь, за кульбитами Ярослава, но кулаки сжались. Ох, как хотелось ответить, кто наделал все это, кто сделал его, Ивана, отцом выходного дня, это при том, что выходных у Третьякова почти и не было. Но то, что они все вместе вышли в свет, уже было достижением, которое не хотелось терять. Хрупкий баланс. Третьяков разжал кулаки и вдохнул, успокаиваясь. Жена помолчала, а затем вдруг спросила:

— Ты счастлив?

— Что? — Он повернулся к ней и невольно скривился, словно увидел что-то испорченное, заплесневелое.

— Ты похудел.

— И что? — Он невольно говорил с агрессией, ничего не мог с собой поделать.

Жена отвернулась и посмотрела на батут.

— Ничего. Ярик постоянно спрашивает, когда ты придешь домой, — произнесла она сухо.

Иван задержался только на секунду, но потом встал и ушел. Пошел искать обиженного Федю.

Следующий выходной выдался только через десять дней, на начало июля, но Иван не поехал к детям. Рассказал им об этом только с утра, перед выездом в Шереметьево. Когда дети услышали об этом, Ярослав расплакался, а Федор сухо сказал, что так и думал. И отдал трубку матери. Упрямец, весь в отца. Жена так же сухо пожелала удачи в работе.

— Больше нечего сказать? — скривился он.

— А зачем? У тебя всегда только работа…

— Брось, Ленка, я устал это слушать. Хотя бы после развода я должен быть от этого избавлен, разве нет?

— Я так тебя ненавижу, Третьяков. Так ненавижу, что, если бы могла, испепелила бы и пепел развеяла по ветру, и чтобы ни следа от тебя не осталось.

— Подожди еще, испепелишь, — ответил он, и когда до Елены дошло, что именно он имеет в виду, она вдруг разрыдалась и бросила трубку.

Перезвонить? Не стал, так и поехал в аэропорт. Там сидел и смотрел, как взлетают и садятся самолеты, и ни о чем не думал. Говорят, это невозможно, что мозг человеческий не терпит пустоты, но это было почти медитацией. Звуки вокруг расходились кругами, ухо Ивана выхватывало обрывки разговоров, ругань пассажиров, нежные интонации авиадиспетчера, объявлявшего посадки и вылеты. В самолет он зашел последним, багажа у него не было, сидел он в самом начале салона эконом-класса.

Он летел в Белгород, даже не доложившись ни Мануйлову, ни Шапошниковой. По своей инициативе и исключительно в нарушение приказа. Дело Шестобитова официально передали в отдел по борьбе с экономическими преступлениями. То же здание, их же управление — район был тот же, но Мануйлов настрого запретил «лезть в «Форсаж» своими ручонками». Но Третьяков летел.

Основной инстинкт оперативника. Хочу все знать.

Летел к Михаилу Владимировичу Колюцкому, тому самому «дееспособному» и проверенному продавцу, что в ноябре отдал Шестобитову доступ к ячейке. Третьяков уже знал, что в ячейке лежало одиннадцать миллионов рублей. Немаленькая сумма, но и квартира была неплоха — двухкомнатная, в новом доме около метро «Царицыно». Ивану нужно было только спросить о причине такого распределения ролей на сделке. Просто успокоить жужжащую в его голове мушку. Всего пара вопросов. Все ли было хорошо со сделкой? Что именно купил Колюцкий взамен? Доволен ли покупкой? Какова была реальная комиссия фирмы «Форсаж Логистикс»?

Однако в ту минуту, когда господин Колюцкий открыл перед Третьяковым дверь, у того сразу появилось намного больше вопросов.

69

Получался полный абсурд. Небольшой деревянный, старый, хоть и добротный, но явно недорогой дом. Заборчик покосился. Яблонь штук десять на участке, но ничто не намекает на одиннадцать миллионов рублей. Сам Колюцкий — поджарый, мускулистый мужичок-трудяга с руками-корягами и грязью под ногтями от постоянного копания в огороде — встретил Третьякова без страха и на его удостоверение майора полиции посмотрел спокойно. Принимал Третьякова на летней веранде, сидел и с наслаждением потягивал самодельный ледяной квасок из трехлитровой банки, накрытой марлечкой. Квасок был вкусным, веранда — старенькой. Сам Колюцкий на бывшего владельца московской квартиры никак не тянул, вообще, выглядел, как человек, который в Москве или никогда не был, или был пару раз за жизнь.

— Сколько же вы в этом доме живете, Михаил Владимирович? — спросил Иван, откусывая от бутерброда с местной, странно пахнущей колбасой.

— Зови меня дядя Миша. Да всю жисть, — пожал плечами он. — У нас тут хорошо, климат чудесный, эта ваша модная нынче… экология. Палку воткни — вырастет. И люди простые, не то что в этой вашей Москве. Вот я недавно баньку чинил — все кумовья помогали. Там крыша заваливалась, так мы всем миром…

— Женаты?

— Вдовец.