Знак Наполеона

— Буду, если он будет, — пожал плечами Том, не подавив, намеренно или нет, нотку раздражительности в голосе. Его отношения с Кларком имели то, что Арчи назвал бы «предысторией». Не важно, насколько сильно ты хочешь оставить все в прошлом и идти дальше; зачастую окружающие просто не дадут тебе этого сделать. Внезапно Тому стало жарко, и он расстегнул плащ, под которым обнаружился серый однобортный костюм от Хантсмана[2] и синяя рубашка.

— Тебе нужно знать еще кое-что. — Дорлинг остановился на пороге, одна нога снаружи, вторая — на мраморном полу, подбородок задран так, словно он готов принять удар. — Мне позвонили из офиса в Пекине. Майло на свободе. Китайцы выпустили его шесть месяцев назад — никто не знает почему.

— Майло? — Том замер, пытаясь понять, не ослышался ли он. — На свободе? Но что общего… ты думаешь, это его рук дело?

Дорлинг неуверенно пожал плечами, мгновенно потеряв всю свою напускную самоуверенность.

— Вот почему я позвал тебя, Том. Он тебе кое-что оставил.

Глава вторая

Нью-Йорк, 18 апреля, 07:00

Они попали в пробку сразу же, как только свернули на Бродвей. Стоп-сигналы машин мерцали впереди подобно бусинам на длинном ожерелье, вдоль тротуаров вприпрыжку двигались разноцветные зонтики. Дождь, впитавший в себя пот восьми миллионов человек, стекал по стеклу, оставляя грязные следы и искажая отражение особого агента Дженнифер Брауни в пассажирском окне, пока она потягивала кофе из одноразового стаканчика.

Большинство знакомых находили ее красивой, особенно после того как она разменяла четвертый десяток, превратившись из угловатого подростка в стройную, прекрасно сложенную женщину пяти футов девяти дюймов роста. У нее была светло-коричневая кожа — темный цвет ее отца, афроамериканца, был смягчен бледностью матери-южанки — и черные вьющиеся волосы. Но крупные медово-ореховые глаза достались по наследству от бабушки Мэй, сильной и страстной женщины, которая утверждала, что дважды в жизни встречалась с дьяволом: в первый раз на борту корабля, идущего с Гаити, а во второй — в собственную первую брачную ночь. К сожалению, бабушка умерла, когда Дженнифер была еще ребенком, и девочка не успела расспросить поподробнее об обоих случаях.

Несмотря на то что говорили окружающие, Дженнифер никогда не считала себя привлекательной, приводя свою младшую сестру как пример гораздо более естественной, природной красоты. К тому же мнение людей на этот счет было не столь важно для Дженнифер. Она предпочитала, чтобы люди судили о ней не по внешности, а по уму.

Агент Брауни подавила зевок. Монотонное шуршание дворников по ветровому стеклу убаюкивало, усугубляя результат многих бессонных ночей. Она определенно обошлась бы сегодня без столь раннего подъема. Хотя в этот раз у нее не было выбора. Не так часто делом занимался лично директор ФБР Грин.

— Мы так здесь вечность проторчим, — нетерпеливо сказала она. За то время, что подействовал кофеин, машина продвинулась вперед всего на пару футов. — Когда доберемся до Западной Четырнадцатой улицы, сверни на Восьмую. — Посмотрев в зеркало заднего вида, она поймала взгляд водителя, устремленный на ее грудь.

— Конечно, — неловко кивнул тот, переведя взгляд на дорогу.

Дженнифер откинулась на спинку сиденья, сердясь на водителя и удивляясь себе. Каких-то девять месяцев — и она явно превращалась в типичного жителя Нью-Йорка, беспричинно нетерпеливого и категорически уверенного в собственной способности показать самый короткий путь до любой точки города. Не самые привлекательные черты характера, возможно, но давшие ей неожиданное ощущение принадлежности к этому городу. Такого она не испытывала давно. Очень давно.

Через двадцать пять минут машина повернула на Западную Восемьдесят девятую и остановилась у изысканно декорированного фасада «Клермон райдинг акэдеми», старейшей действующей конюшни штата, как сообщалось на прибитой к стене табличке.

Дженнифер привычно оглядела улицу — отряд Грина был уже на месте. Несколько счастливчиков сидели в одном из трех неприметных автомобилей, остальные стояли у подъездов напротив, и вода лилась на их плечи и носки начищенных ботинок. Рано он их собрал. Чего бы ни хотел Грин, в его планы явно не входило сидение без дела.

Она вышла из машины. На обычную городскую одежду — черный брючный костюм и белую шелковую блузку — было наброшено длинное пальто. Не самый роскошный наряд, конечно, но Дженнифер на собственной шкуре испытала, как охотно люди цепляются к любой мелочи, стремясь навесить на человека ярлык в пределах своего скудного закостенелого сознания. В Бюро непросто приходилось любой женщине, тем более афроамериканке, и Дженнифер устраивало то, что ее считали скорее фригидной, чем сексуальной, — а это были единственные категории, под которые попадали агенты женского пола в ФБР. Кроме того, ей нравилась эта одежда тем, что с утра не нужно было выбирать наряд. На одно решение меньше.