Знак небес

— А о каких грамотах ты речь ведешь, владыко? — наивно спросил он, стараясь выгадать время, чтобы как можно туманнее сформулировать свой ответ.

— Ну, как же, — даже удивился Симон. — На володение землями, селами, лесами и прочими угодьями. Не ведаю я, как там в Рязанской епархии, коя победнее малость и даже монастырей не имеет, а у нас соборам и чинам монашествующим немало князья выделили. Один лишь Успенский собор помимо земель разных еще и десятую часть княжеских доходов каждое лето получает. На то повеление богоугодного князя Андрея Юрьевича[55] имеется. Когда Михаил Юрьевич[56] братца своего сменил, он эти грамотки подтвердил. Так же и еще один брат их поступил, Всеволод. Да и сыны его — что Константин, что Юрий — не уклонялись от пожертвований в казну церковную, как и подобает добрым христианам. Помимо того что их стрыи и отец дарили, они еще и от себя немалую лепту вносили.

— Об этом, по-моему, ныне и говорить не резон, — возразил Константин. — Так же, как и эти князья, я твердо пребываю в христианской вере. Неужели ты сомневаешься, владыко, что я монахов, которые за землю Русскую без устали молятся, оставлю без землицы на пропитание? Или креста на мне нет? О том и говорить нечего попусту.

— Вот и подпиши.

Лицо епископа медленно стала заливать краска гнева. Не любил владимирский владыка, когда ему перечили, пусть даже и в мягкой уклончивой форме.

— Да тут их вон сколько, — простодушно заметил Константин, глядя, как один из подручных епископа извлекает из увесистой шкатулки все новые и новые свитки. — Я ведь до вечера с ними провожусь, не меньше, а времени нет, дел много.

— Но решать-то все едино надо. — Симон еще больше покраснел. — К тому же с тебя, княже, и одной грамотки хватит. Главное, чтобы ты в ней указал, что все прежние дарственные подтверждаешь. Ну, а ежели новым чем-то наделишь, то и тут времени много не надобно. А мы уж тебе, чтобы ты не утруждался, и сами грамотки написали. Осталось только печать приложить.

Константин вышел из-за стола и решительно шагнул в сторону Симона. Заметив повелительный кивок князя, следом за ним заторопился Пимен. Дойдя до епископа, Константин почтительно принял из его рук оба свитка, которые должен был подписать, и, не глядя, протянул их назад Пимену.

— Благодарствую, владыко, за облегчение трудов моих, однако и ты уж меня пойми — не гоже дарить то, чем я пока и не владею толком. Мне самому поначалу все разглядеть хочется.

И тут же, не давая опомниться, он взял со стола увесистый ларец и тоже протянул его своему чернецу. Оторопевшему прислужнику оставалось только хлопать глазами, наблюдая, как кипа драгоценных документов все удаляется и удаляется от него.

— Э-э-э, — проблеял он, растерянно глядя на своего епископа.

— Не гоже так-то, — понизив голос до свистящего шепота, укоризненно произнес Симон.

— Так ведь разобраться надобно, владыко, — обезоруживающе развел руками князь. — Надо же мне узнать, чем монастыри владеют, а какие земли мне самому принадлежат. А то не по-хозяйски получается.

Сидящие рядом купцы, как по команде, одобрительно закивали, но тут же испуганно дернулись, заметив злой взгляд епископа.

— По-хозяйски, — хватило сил выдавить из себя Симону. — Но не по-княжески. Добрее надобно быть и помнить, что за церковью ни добро, ни зло втуне не пропадают.

Он первым встал из-за стола и с гордым видом прошел, ни на кого не глядя, к своему возку, высоко вскинув голову и нервно покручивая на правой руке массивный золотой перстень.

«Только бы не сорваться, — пульсировала острой тоненькой жилкой колкая мысль. — Только бы доехать до Владимира, а уж там-то…»

Он сдержался и не сорвался, до самых своих покоев сохраняя внешнюю невозмутимость. Лишь зайдя в опочивальню, Симон позволил себе дать волю гневу. Все было не по его, все не эдак, и уже к вечеру оба служки имели: один в кровь рассеченную нижнюю губу, а другой — увесистый синяк под глазом и разбитый нос. Кровоподтеки по всему телу были не в счет.

Причем оба были уверены, что еще дешево отделались. Как-никак до келий в подвалах, а проще говоря, том же порубе, но монастырском или, того страшней, епископском, дело не дошло, а по сравнению с тем, что рассказывали о них, и о том, каково приходится несчастным сидельцам, разбитый нос был самым что ни на есть пустячным делом. Можно даже сказать, благодеянием.

Небывалая сдержанность епископа объяснялась двумя обстоятельствами. Первое — это то, что он еще не утерял надежды вразумить рязанца, тем более что намеки были сделаны более чем понятные. Второе же — что вечером ему надлежало быть на совете у боярина Еремея Глебовича, а до этого многое необходимо было как следует обдумать и взвесить.

Уже на следующий день боярин, говоря с Константином, только разводил руками, оправдываясь и утверждая, что он сделал все возможное и невозможное.