Знак небес

Говорила, а сама собой гордилась. Так, самую малость. Да и было чем. Голос сух, деловит, но не подобострастен. И в душе огонь пламенеющий унять удалось. Уголья, конечно, все едино остались, но с ними, видать, совладать удастся, только если с самой жизнью покончить… С самой жизнью… Постой-ка… Но мысль свою додумать не успела — Константин помешал.

Он-то решил, что княгиня, как назло, о муже вспомнила, да и претило ей, как Константин чувствовал, у чужого человека милости просить. А уж когда она, встав, вознамерилась ему низкий поклон отдать, тут он и вовсе растерялся. Хорошо хоть, что вовремя опомнился, удержал и заново на табурет усадил.

Ох, не так он себе эту встречу представлял, совсем не так. А спроси его, как именно, и тоже не ответил бы. Да и что ответишь, когда между ними, как стена, Ярослав застыл. Хорошо хоть, что не памятником надгробным, тогда ему в ее глазах и вовсе прощения не было бы. Но и кровь его да раны тяжкие — тоже препятствие не из легких. Ни на коне эту стену объехать, ни птицей перелететь, ни рыбой переплыть.

Одно и сказал только. От души сказал, как думал:

— Не унижай себя ни перед кем — ты же гордая. А предо мною тем паче. Лишь больно сделаешь. И себе и… мне. Что до града твоего — поверь, что худа ему от меня и так не будет. А ежели моя вина в чем пред тобой — прости великодушно. Известное дело, мы народ купецкий, грубый, — это он так неуклюже сострить попытался.

Хотелось ему напомнить о том зимнем свидании, ох как хотелось бы, но не было теперь искорок в глазах Ростиславы. Без них же — чувствовал — и начинать не стоит. Лишь на миг краткий показалось, будто очи девичьи влагой наполнились, вот-вот слеза выкатится. Пригляделся — вроде и впрямь померещилось. Но все равно.

«Нет, не простит она мне Ярослава», — подумалось с тоской.

А у княгини сил только на то и хватило, чтоб воду соленую с глаз долой убрать. Ей сейчас все больно было слушать. И чем ласковее голос, тем больнее. Такое бывает — чем лучше, тем все хуже. А уж когда Константин про купецкого сына заикнулся, тут ей и вовсе невмоготу стало, даже в голове помутилось. Не тоска — дракон семиглавый в сердце страшными клыками впился.

— Прости, княже, что-то душновато мне в шатре твоем, — вновь поднялась она с места, тяжело опершись руками о стол. — Дозволь, я воев своих отправлю с радостной вестью к Переяславлю да накажу, чтоб назавтра тебя как должно встретили — хлебом-солью, дабы ты с почетом во град въехал.

— Может, в пути растрясло, — робко предположил Константин. — Так я повелю, мигом постель в шатер принесут, — и, чтоб, упаси бог, не подумала чего, тут же торопливо добавил: — Вейку оставим, чтоб сон блюла, а я сторожу выставлю — комар не залетит, — и заверил: — Сам на часах встану, так что будь в надежде.

Ох, не надо было бы ему это говорить. Последняя то капля была, которая чашу окончательно переполнила. Даже сердце болеть перестало — умерло уже. Да и сама-то она жива ли еще? А если жива, то зачем?

— Благодарствую тебе, гость торговый, — сил только-только хватило, чтоб на шутку достойно ответить. — Ни к чему забота твоя. Мне на воздухе вмиг полегчает.

Так, за обе руки поддерживаемая — по одну сторону Вейка, по другую сам князь — она и вышла из шатра.

Поначалу дружинники было насупились, решили, что изобидел рязанец их дорогую княгиню, но потом на нее, на лицо его встревоженное глянув, сразу поняли — промашка вышла. Не в обиде тут дело — в ином чем-то. А вот в чем — домысливать не стали, не до того.

Тут уж о другом забота нагрянула. Известно, кто быстрее всех радостную весть до города довезет, тому больше всего почета да славы достанется. Тем более что и вестей-то сразу две. Первая, конечно, главнее. К тому же она всех горожан касается. Не с мечом — с миром князь Константин идет к Переяславлю.

Вторая тоже приятная. Жив князь Ярослав, хоть и раны тяжкие получил. Ныне он во Владимире стольном оставлен на попечение лучших лекарей. Об этом они только что от самих же рязанцев узнали.

А одного из дружинников бывалых тут же и осенило — потому княгиня и стоит пред ними такая побелевшая, что о князе своем услышала. Иная радость ведь — кого хочешь спроси — не только с лица краску сгонит, а и вовсе человека с ног снесет. Тут все дело в силе ее да в неожиданности.

Потому он и одернул самого молодого, который было к Ростиславе дернулся, чтоб о муже сообщить.

— Не видишь, что-ли, какая она. Князь-то Константин, поди, сам давно ей все сказал. А ты молчи, не усугубляй.

Княгине на свежем воздухе и впрямь лучше стало. А может, еще и по привычке простой — на людях виду не подавать, как бы плохо ни было. На тебя беда навалилась всем телом грузным, давит тебя что есть мочи, а ты знай себе терпи да молчи. Хрипеть же не удумай, чтоб не услыхал кто, не подумал чего.

Впрочем, ей особо и говорить ничего не пришлось. Так, пару общих фраз о том, что Константин милует град ворога своего, палить его не собирается и даже откуп лишь самый малый возьмет.