Знак небес

Юрий все это слушал, крестился, вздыхал и… соглашался. Решили с выделением пока что обождать, а когда старший из Константиновичей Василько войдет в пору, достигнув хотя бы пятнадцати лет, тогда и думать, как и что. Жаль, братец по своему благодушеству не до конца поддался уговорам Ярослава и выделил кой-что немедля. И хоть Переяславль Русский далеко, отдавать его Константиновичам все равно было чуточку жалко. Уж очень удобно лежал град — близехонько к Киеву. Если что — до Святой Софии один прыжок. В ночь скрытно вышел, а поутру перед тобой ее золотые купола.

Ну да господь с этим Киевом — поважнее дела имеются, да и куски пожирнее. Ведь прочие земли бесхозными оставлять нельзя — стало быть, надо поделить поровну. Юрию, как старшему, достались наследные города — Ростов Великий, Стародуб и Юрьев-Польский, а Ярославу поплоше — Углич, Кострома и все Заволжье.

Вроде бы несправедливый дележ, но Ярослав предложил его сам, прекрасно сознавая, что делает. Тем самым он и покорство брату выказал — мол, на лучшее не только не зарюсь, а сам отдаю. Но взамен получил ширь необъятных земель, а вместе с ними почти весь волжский путь и доступ к богатейшим лесам. Опять же и новгородские владения рядом — рукой подать. Сызнова заупрямятся — всегда их отсечь можно. Хлебом-то их и немецкие купцы выручат, да и тесть Мстислав снова может из Галича прибежать на выручку, а вот где они меха для торжищ возьмут?

И еще два обстоятельства немаловажных имелось.

Первое — Константиновичи. Когда придет время выделять им что-то, Ярослав напомнит, в чьих руках все владения погибших братьев. Да и устыдится Юрий голые земли сыновцам давать, а значит, из своего куски вырывать станет.

Второе — Рязанское княжество. О нем Ярослав сразу помянул, во время дележа. Мол, ныне он отдает брату самое лучшее, но пусть и тот впоследствии не скупится. Опять же и граничит оно именно с его владениями. В мыслях же было прибрать к рукам сей жирный кус, а уж тогда, совсем осильнев, можно со временем и с братцем Юрием за великое княжение потягаться.

Отовсюду хорошо выходило. Так хорошо, что прямо тебе живи да радуйся… если бы не жена — дурища беспросветная.

Одно славно — в чем в чем, а в отсутствии верности Ростиславу не упрекнуть. Не далее как вчера вечером он как бы в шутку поинтересовался, что она делать станет, ежели его, Ярослава, убьют на поле бранном. Так она, зардевшись жарким румянцем, заявила, что после такой вести и седмицы лишней не останется в Переяславле.

— Сызнова к отцу, поди, поедешь? — осведомился лукаво.

— Он вдове уж не заступник, — холодно ответствовала Ростислава. — А монастырей и у нас много. Что близ Ростова, что близ Новгорода. Сыщется и для меня уголок.

И дернула нелегкая Ярослава намекнуть, что в старину жены славянских вождей не в монастырь, а на погребальный костер восходили следом за мужьями, добровольно мученический венец на себя возлагая. И ведь в шутку он такое сказал, а она губы поджала, всерьез восприняла.

— Для иной вдовы в монастырь уйти — тот же мученический венец, — ответствовала строго и добавила загадочно: — Я для себя, наверное, и впрямь избрала бы конец полегче да побыстрее. А там как знать.

Совсем она его этими словами растрогала, и уже порешил было Ярослав снять с себя свой добровольный обет и, не дожидаясь окончания последнего месяца, осчастливить Ростиславу, заглянуть к ней в опочивальню, да она сама, как на грех, все испортила. Сверкнула своими глазищами, ставшими черными, как угли, и задала ехидный вопрос. Дескать, княгини-то за князьями в огонь шагали, а вот чтобы князья при утере супруги так поступали — ни разу не слыхала. Как, мол, сам Ярослав отважился бы на такое, если б овдовел, али струсил бы?

Вот дура так уж дура! Понятно, чем дело закончилось. Вспылил он сызнова, развернулся и вышел из ее покоев, ни слова не сказав. А что тут говорить, когда и так все ясно. Одно дело — баба, а совсем другое — муж, вдобавок князь. Нашла кого с кем равнять. На такое и отвечать соромно.

Хотя… Вопрос-то она глупый задала, но до того ведь строго пообещала: случись что с ним, Ярославом, и она боле седмицы в Переяславле не задержится. Получается, в монастырь уйдет. А у Ростиславы слово — кремень. Коли пообещала что — выполнит непременно. Стало быть, любит его княгиня. Ох и любит! Ну а что ума бабе бог не дал, так на то сам Ярослав есть. У него, чай, и своего на двоих хватит. Да и ни к чему ей ум-то.

От этих мыслей у Ярослава не просто спал гнев. Он даже улыбаться стал, да и на первом ночном привале тоже веселился: и Ингваря мрачного тормошить успевал, и над боярами своими не раз подшутил.

Ну а раз князь весел, дружине тоже печалиться ни к чему. Это ничего, что битва впереди ждет, что не все после нее назад вернутся. По молодости всегда мыслится, что, может, кому иному в удел полторы сажени земли уготованы, но не тебе самому. А у Ярослава на сей раз из тех, кому за тридцать стукнуло, не больше десятка осталось. И это на все четыре сотни.