Знак небес

Мстислав Романович про грамотку не в первый раз слыхал, но все равно посмеялся, однако немного погодя лицом посмурнел, поняв, что не расположен его двухродный братец уделы в Галицком княжестве плодить. Тогда иначе вопрос поставил, пожестче. Мол, киевские дружины-то все равно его сынам в сражения вести. Одно дело, если они за свое биться станут, и совсем иное — князю Удатному помогая. Ныне ведь так — без корысти и птичка не запоет, пока ей зернышек не насыплют.

Пришлось соглашаться. Мол, и впрямь прав киевский князь. Сам же в уме иную думку стал держать — как бы ему вовсе без киевлян обойтись. Но с другой стороны, к кому другому обратиться, и там разговор об оплате встанет. Разве что к смоленскому князю — у него хоть один сын, да и тот пока невелик летами. Но уговориться с ним не успел — не до того стало, единственный сын помер. Пока схоронил, пока то да се, а тут вот и грамотка пришла от доченьки-разумницы.

Гм, а ежели ему и впрямь вместо киевских или смоленских дружин дикий народец взять с собой на Галич? Наверняка его тесть, хан Котян, не откажет родному зятю?[20] Померла, правда, дочка его, супруга Удатного, но дружба-то осталась, никуда не делась. Эвон, зимой, когда Удатный заезжал к нему погостить, Котян сам помощь предлагал. Мстислав в ту пору отказался, держа в памяти киевского князя, но не беда. Переиначить-то недолго, и тогда делиться ни с кем не придется.

«Ай да я, ай да молодец, — похвалил он сам себя за мудрую мысль. — А Ростиславе после отпишу», — решил он.

Дочь же ответа от отца и вовсе не ждала. Знала, что зело ленив батюшка на письменные дела. Да и не больно-то ей нужен был ответ на тот вопрос, который она в грамотке задала. Тут совсем иное.

Просто поделился как-то с нею муж Ярослав мыслью о том, что уж нынешней-то осенью он Константина Рязанского точно побьет, а когда княгиня недоверчиво фыркнула, он ей и рассказал свой план, супротив которого нет у рязанцев спасения, ибо когда сразу в три руки бьют — как тут защититься? И какой бы рубеж ни сунулся закрыть Константин, на двух других у него вмиг все оголится.

Поначалу-то она хотела усовестить Ярослава. Мол, негоже так-то. Грех это — самому поганых нехристей на Русь звать, пусть и в помощь против другого князя. Всем известно, что там, где половцы прошлись, на следующий год земля хорошо родит — зола да трупы славно ее удобряют. Жаль, что некому ее, матушку, засевать, некому и урожай собирать. Пустынно там и страшно.

Но Ярослав о такой ерунде никогда не задумывался. Наорал лишь. Мол, ратные дела не бабьим умом решать, и нечего ей совать свой нос туда, где она вовсе ничего не смыслит. Он уж и замахнулся было, но не ударил, в последний момент одумался, вспомнив про тестя. Никак нельзя ему вступать в свару с новгородским князем. Потом когда-нибудь можно Удатному все припомнить, а сейчас цель одна — рязанец проклятый.

Словом, дешево княгиня отделалась. Одни оскорбления ей достались, а они — дело привычное.

Когда же муж в бешенстве выбежал из ее светелки и Ростислава осталась одна, ей почему-то сызнова зимняя встреча с этим рязанцем припомнилась. Особенно восторг, с которым он на нее смотрел, да еще неподдельное восхищение, ясно читаемое во взгляде, и еще что-то эдакое, от чего у нее самой екнуло сердце и стало так томительно и приятно… Вообще-то она старалась о Константине не думать и не вспоминать, но сердцу не прикажешь, и нет-нет да и снились ей сладкие сны, один другого соблазнительнее, один другого несбыточнее. О таких и на исповеди не расскажешь — стыдобушка, потому Ростислава их молчком отмаливала.

Нет-нет, если разбираться, то вроде бы все невинно. Поцелуев — и тех не было, не говоря уж о постельных утехах. Но рязанец с такой любовью на нее смотрел, так ласково улыбался, так нежно брал ее за руку, такие слова говорил… Вот Ярослав так на нее никогда не смотрел, даже в первые дни после свадьбы. У него и взгляд иной был — хозяйский. Словом, никакого сравнения. И мгновенно, как назло, в памяти всплывал голос Константина: «Но ты же не вещь».

Вот тогда-то Ростислава и отписала своему отцу грамотку в Новгород. И вопрос умно задала, и про Галич исхитрилась намекнуть. А когда она выдавливала свою печать на синеватом воске, произнесла странное:

— Живи, купецкий сын, — и ласково улыбнулась.

А к чему слова эти княгинины были, гонцу, что рядом в ожидании стоял, и невдомек вовсе. Да и забыл он про них напрочь уже к вечеру другого дня. Послы же новгородские от князя Мстислава Удатного попали к хану Котяну хотя и с запозданием — люди от владимирских князей чуть раньше у него побывали, — однако своего добились. Твердое ханское слово дал Котян, поклявшись в том, что непременно подсобит он Мстиславу Мстиславичу. Чуть раньше, правда, такое же твердое слово услышали от него послы Ярослава, но в том Котян не видел ничего зазорного. Народ половецкий издавна известен тем, что он, от простого пастуха и до самого хана, подлинный хозяин своего слова. Захотел — дал, перехотел — назад забрал.