Знак Пути

– Дурень ты… – грустно ответил купец. – Как же я такими словами могу обидеть одну из жен, с которыми боле десятка лет прожил? Перед честным людом отречься от матери моего ребенка? Хрен вам… Вот и весь сказ.

Торговцы и покупатели прислушивались к разговору не веря ушам, некоторые начинали сторониться, понимая, что ополоумевший купец явно напрашивается на драку. Ратибор тоже ускорил шаг, но Микулка прихватил его за локоть и остановился, как бы разглядывая скрыню, украшенную самоцветными камнями.

– Да подружка я, подружка! – через силу рассмеялась одна из Перемыхиных жен. – Это он шутит… Все ему неймется на старости лет, молотит языком почем зря.

Поляки уже растянули рты в улыбки, собираясь мирно пройти мимо, но Перемыха коротко цыкнул:

– Цыц, женщина! Ишь, язык распустила… Что же ты из-за этих Бутияновых лизоблюдов меня и себя позоришь?

– Дикарь… – быстро распаляясь прошипел польский воин. – Дикарь сумасшедший… Если ума нет, давай гони деньги. Живо! Тварь смердячая…

Перемыха вздохнул так тяжко и громко, что у окружающих по лицам пробежала тень жалости и сочувствия, многие отворачивались, не в силах глядеть друг другу в глаза. Самоцветный ряд быстро пустел, словно на нем уже лежал покойник.

Купец медленно огляделся вокруг, грустно прощаясь с этим городом, с синим небом и радостным жарким солнцем. Потом мягко оттеснил назад жен и зло фыркнул:

– Я в одном зале с императором ромейским обедал… Да что император, я в Золотую Палату был вхож по торговым делам! А ты меня тварью смердячей…

Он коротко и сильно шибанул кулаком в ненавистную рожу захватчика, а потом зарычав, как разъяренный медведь, бросился в самую гущу совершенно растерявшихся врагов. Лихими ударами и умелым пинком он сбил четверых, но тут же налетел носом на утянутый латной перчаткой кулак пятого, еле удержался на ногах, только кровавые брызги разлетелись шага на три. Но по всему видать, торговая жизнь научила не только злато считать – Перемыха так шарахнул ставшего на пути воина, что под кольчужной рубашкой отчетливо треснули ребра, тут же ухватил за руку следующего, и раскрутив, сшиб им оставшихся противников. Ухваченный за руку поляк пролетел пару шагов и грохнулся головой в прилавок, веселые искры граненых самоцветов фонтаном взметнулись к солнцу, смешались с вылетевшими из расколотого черепа мозгами.

Но остальные ратники быстро опомнились и звонкие мечи зло потянулись из ножен, а глаза налились кровью, глядя на двух зашибленных насмерть соратников.

Тот, что говорил с Перемыхой, ткнул его в грудь мечом, но купец ловко вывернулся, раскроив нападавшему челюсть могучим ударом изорванного об кольчугу кулака. Тут же сам получил отточенным лезвием в плечо, залив пыльную площадь горячими каплями крови. Но это только придало ему злости и силы, а за спиной стояли жены, перед которыми посрамиться – худшее лихо.

Поляки кинулись на купца как свора собак на медведя, но он, подобно медведю, снова и снова раскидывал их с треском, криком и грохотом. Красный порубленный кафтан вымок от крови, золотых нитей не стало видно вовсе, но даже отсеченное ухо и жуткая рана на лбу не лишили Перемыху воли отстаивать свою дикую варварскую правду.

Его трижды сбивали в пыль, остервенело и зло молотили ногами, но он вставал как заговоренный, словно решил прямо сейчас израсходовать всю отмеренную ему жизненную силу. Вставал, пускал в ход кулаки и ноги, снова падал, каждый раз с новой раной. Но и все больше врагов с каждым разом неподвижно оставались на мостовой. Трое, четверо… Вот уже и пятый со сломанной шеей бестолково бьется в последней судорожной трясучке. Полякам это здорово надоело. Сильные, крепкие, вышедшие живыми из многих битв, они удивленно отпрянули, оставив шатающегося купца в центе смертельного круга.

– Ну что же вы… – разбитым и разорванным ртом прошептал Перемыха. – Силы кончились?

Они злобно бросились на него всем скопом, буквально завалив тяжелыми телами, но колоть не стали, били плашмя, стараясь продлить мучения обреченного. И тут же разлетелись, как обрывки лопнувшего пузыря – Перемыха поднялся на рассеченных ногах, с напрочь выбитым правым глазом, но такой разъяренный, что враги дрогнули. Но не отступать же перед одним израненным варваром!

Снова свалка, глухие удары тяжелых польских сапог по изломанным ребрам, раскрасневшиеся натруженные лица… Поляки потели так, словно не дрались, а выполняли тяжкую, опостылевшую, нудную работу. Так потеет и ворчит за работой кухарка, которой изо дня в день приходится месить целую гору теста. Сил у ратников было предостаточно, но молодой задор быстро угасал – они никак не могли понять, отчего же проклятый русич встает и встает, будто у него не одна, а семь жизней. Никто из них не мог припомнить, чтобы так долго пришлось метелить одного несчастного старика. Даже злости не осталось, только нудная необходимость закончить начатое. И они били снова и снова, стараясь нанести как можно больше увечий, ворчали, ругались, падали. Что-то у них не ладилось и никто не мог понять – что же именно не дает сдохнуть вдребезги избитому мужику.