Знак Пути

Тризор быстро миновал заросшую густыми травами лощину и вышел почти к самому Собачьему оврагу. Место тут было дикое, имевшее худую славу, да и солнце клонилось к вечеру, поэтому староста свернул влево и стал карабкаться на крутой склон невысокого холма. Уже отсюда были видны тонкие струйки дыма, по которым в любое время можно отличить военный лагерь. Тризор оглянулся на оставшийся позади Киев и, не смотря на сбитое дыхание, еще больше ускорил шаг.

Двое дозорных, словно тени, вышли из-за густого куста шиповника. Яркое, но уже клонившееся к западу солнце сияло в пластинах доспехов лужицами расплавленного металла, а короткие копья слепо уткнулись в бока Тризора. Он молча вытянул из-за пазухи грамоту и протянул наиболее грозному, хотя кто из них старше или важнее так и не понял.

Короткий взгляд на небрежно выведенные буквы, короткий кивок и рука одного из дозорных указала пришлому русичу направление к лагерю. Тризор так же молча кивнул, трогаясь следом, и пересохшая глина захрустела под ногами, вздымаясь невысокими брызгами пыли, а второй дозорный остался за кустом, вглядываясь и вслушиваясь в окружающее пространство.

Лагерь кипел многолюдьем, не менее трех сотен ратников устроились у костров на рыжеватой земле, а шатры, словно бородавки на коже смока, отбрасывали удлиняющиеся тени.

Тризора подвели к самому большому шатру и знаком велели ждать. Сопровождающий, не входя внутрь, с поклоном назвал свое имя и очень скоро наружу вышел огромного роста тысяцкий, выдернул из рук дозорного грамоту и взмахом руки велел удалиться. Староста терпеливо ждал, по спине начинал бродить испуганный холодок от того, что все кругом было чуждым, непонятным и странным. Даже свет солнца в этом лагере был каким-то иным, а пугающая немногословность странных поляков наводила холодный ужас. Что же это за поляки такие, если не орут пьяными голосами? Или они не поляки вовсе, а посланцы самого Ящера? Впервые за этот день Тризор почувствовал отчаянную безысходность своего положения и проклял дурацкую мысль выслужиться перед русским и польским князьями. Сидел бы сейчас в своем тереме, попивал вино из чеканного кубка… Нет, леший понес неизвестно куда и зачем. Гривну восхотелось, будь она неладна.

– Погоди-ка… – коротко буркнул тысяцкий и входя в шатер, настежь откинул полог.

К величайшему удивлению, внутри Тризор разглядел разодетого ромея, но еще более странным было увидеть на нем пояс с висящим в кольце граненым мечом. Германским, без всякого намека на дол. Где ж такое видано, чтоб ромей, явно не военный, носил при себе оружие? Да еще чужеземное. Странный лагерь… Пугающе странный.

Их глаза встретились, как два витязя в чистом поле, с силой и нетерпеливой настороженностью. Тризор даже вздрогнул от взгляда ромея, столько в них было затаенной воли и несвойственной византийцам твердости. Но и тот разглядел в глазах старосты что-то нужное, не то для дела, не то для себя.

– Эй, русич! – донесся из шатра его гортанный говор. – Ходи сюда!

Тризор не шевельнулся – где это видано, чтоб при живом тысяцком в лагере командовал какой-то пришлый? Но тысяцкий хмуро кивнул и староста осторожно присел на указанное место.

– Исполать! – только и смог вымолвить он.

– Ты из бояр? – чуть опустив уголки губ, спросил ромей.

– Еще покуда нет… – уже успокоившись улыбнулся Тризор. – Но если все будет ладно…

– Метишь, значит… Это хорошо. У меня есть для тебя подарок.

– Что!? – Тризор вскочил, как осой укушенный, глаза затуманились пеленой испуга.

На какой-то миг ему показалось, что все это во сне, что такого быть не может и сейчас он проснется в холодном поту и воздаст благодарность Богам за то, что весь этот страшный день – всего лишь плод уставшего разума. Но тут же забытая тяжесть оружия налила руку крепчающей мощью и староста, будто громом прибитый, воззрился на протянутый ромеем меч. Тот самый меч, его собственный.

Тризор почувствовал себя на гране безумия, словно мир опрокинулся дырявым корытом – где это видано, чтоб ромей отдавал что-то задаром? Разве что вельможа подарит сверкающую безделушку императору, да сам император откупится от вновь разбуянившихся русичей десятком лодий товара и золота. А тут ни за что, ни про что…

Но рука сама сжала рукоять, а в уме промелькнуло, что он теперь будет единственным в Киеве русичем, которому дозволено носить оружие. Пояс змеей опустился на пол, глухо звякнув медным кольцом, Тризор поднял его, стараясь не уронить достоинства и вскоре подарок занял положенное ему место.

– Благодарствую… – поклонился староста. – И за что мне такая честь?

– За службу. – отмахнулся ромей, словно за один миг русич перестал его интересовать. – А мне пора своим путем двигать. И так я тут засиделся.