Знак Сокола

Долго их уговаривать не пришлось — вскоре туземцы, ещё не веря в своё спасение, улепётывали со всех ног. Потом пришла очередь корейцев, коих было числом под две сотни. Тут пригодились оставленные в Сунгарийске двое пленных, захваченных при налёте на маньчжурскую заставу два года назад. Стрелкам из захваченной маньчжурами Страны утренней свежести объявили, что их прощают, поскольку они подневольны. Двое амурских корейцев призвали своих единокровников уходить обратно, однако, по совету Матусевича, они предложили и остаться тем, кто желал бы служить князю и осесть здесь. Этого пожелала лишь дюжина воинов, остальных проводили на оставшиеся корабли, — корейцы заняли два из них и в спешке ушли вверх по Сунгари.

Немногие оставшиеся в живых маньчжуры между тем заметно заволновались. Они, по-видимому, отошли от первого шока и теперь были готовы снова взяться за оружие. Остудить их смогли лишь двумя залпами картечниц, которые повалили около трёх десятков воинов, и направленным на них остальным оружием. Что же делать с остальными? Отпустить, расстрелять? Второе предпочтительнее, поскольку маньчжуров опасно держать под охраной — очень уж они склонны к бунту и побегу.

Вскоре из крепости прискакал радист Стефан, доложивший Матусевичу предложение Сазонова — оставить две сотни наиболее крепких воинов для тяжёлой работы в Ангарии, с остальными он советовал поступить по усмотрению Игоря. Патроны всё же он предлагал поберечь. Матусевич так и поступил — оставшиеся четыре десятка маньчжуров были изрублены даурским ополчением во избежание неприятностей.

Двое суток спустя

— Вот тебе и поспал, значит. — Николка был вне себя от возмущения. — Я там в тайге караулил народ непонятно от кого, а ты лычки младшего сержанта зарабатывал!

— Зато ты пообщался, верно, со своей девчонкой? — улыбался Ваня, пришивая две лычки на китель.

— А ну тебя! — махнул рукой Николка.

— Но-но! Как ты разговариваешь со старшим по званию? — уже смеясь, отвечал парнишка.

— Вот сейчас как наваляю тебе, старший! — пригрозил ему ефрейтор, покраснев.

— Да не злись ты, Николка. В следующий раз геройство проявишь, — миролюбиво сказал Ванька. — А пока вона, знай себе охраняй крепко пленных.

Взятые в плен вражеские воины в большинстве оказались китайцами. Из них нужно было выбрать наиболее крепких и молодых мужчин для работ в Ангарии. Но прежде все они были разделены на четыре группы. Пока одна группа собирала трупы и очищала местность от последствий боя, вторая копала обширные могилы на месте своего недавнего лагеря. Третья группа собирала железо и оружие, годное для раздачи туземцам или шедшее на переплавку. Четвёртая группа, в которую входили раненые, была предоставлена сама себе. Их постепенно выгоняли прочь воины Лавкая, обрекая на смерть в тайге от рук туземцев. Среди них был и свалившийся с коня Лифань, который решил не искушать судьбу после того, как оба мукденских чиновника были чудовищным, непонятным им способом убиты. Едва он пропустил их вперёд, дабы они осмотрели скоро устраиваемую батарею из китайских орудий, как дзаргучей вывалился из седла, обдав Лифаня горячей кровью. Казалось, что голова его лопнула, словно глиняный кувшин. Следующим стал второй чиновник, его затылок буквально вырвало из головы. Лифань понял, что следующим станет он, поэтому быстро сполз с коня, лихорадочно заметавшись под лошадиными ногами. Он принялся срывать с себя свой походный наряд, не отличавшийся такой богатой расцветкой, что была у чиновников. Лифань уже понял, что чиновников убили именно из-за их нарядов. Поэтому военачальник, пачкаясь в чужой крови и собственной рвоте, под свистящими над головой пулями переодевался в одежды убитого китайца, прижавшись к остывающему брюху убитой лошади. Мёртвый китаец покачивал головой, разбитой вражеской пулей, пока Лифань стаскивал с него залитый кровью и продырявленный в нескольких местах длиннополый халат.

— Без заморских пушек и огромной армии разрушить эту крепость невозможно, — повторял тогда Лифань, стуча зубами от страха, злости и безысходности. — Оружие северных варваров слишком дальнобойно и разрушающе!

Маньчжур решил притвориться убитым, но вскоре краем глаза увидел, как туземцы добивают раненых, что не могут встать и идти. Лифаню пришлось, намотав на лицо окровавленную тряпку, присоединиться к тем немногим, что брели с поля боя к лагерю сами. На вторые сутки маньчжур, пользуясь дозволением северных варваров, хотел было уйти, как наконец увидел тех, о ком говорили ему прежде верные туземцы. Среди привычных Лифаню солонов и дауров появились совсем другие люди — высокие и крепкие телом большеглазые бородачи. Были среди них и безбородые, но все они явно принадлежали к одному сословию. Маньчжур, не отрываясь, наблюдал за ними. Ходят степенно, не бегают, как туземцы. Разговаривают на непонятном языке, причём проклятые туземцы их понимают и даже разговаривают с ними! Лифань не на шутку разволновался — ведь это очень опасно, когда ближние к Цин варвары начинают действовать заодно с варварами дальними.

— Очень опасно, — бормотал маньчжур.