Знак Вопроса 1998 № 03

Полезным дополнением портрета Алексея Петровича Ермолова, несомненно, являются свидетельства побывавших у него в разное время лиц.

Вот что пишет граф П. Х. Граббе («Из памятных записок гр. Павла Христофоровича Граббе»):

«Кабинет без малейшего украшения, но большой стол ничем не покрытый и несколько стульев простого белого дерева, везде книги и карты, разбросанные в беспорядке; горшочки с клеем, картонная бумага и лопаточки; его любимое занятие — переплетать книги и наклеивать карты. Он был одет в синий кафтан толстого сукна, застегнутый на крючки.

Беспорядочная и разстроенная (так! — Ю. Р.) жизнь необыкновенного человека».

В журнале «Русская Старина» за 1872 год читаем:

«Встреча с Ермоловым»

«Он (Ермолов. — Ю. Р.) тяжело приподнялся с места и подал мне руку необыкновенных размеров, красную и шершавую, (выделено мною, вспомните заявление Ермолова о низкой его тактильной чувствительности! — Ю. Р.). Вся фигура, в сером статском сюртуке, из какой-то легкой материи, в желтоватом жилете и таких же шароварах, была разительно громоздка. Пушкин, видевший Ермолова проездом на Кавказ, в 1829 г., нашел, что у него была «голова тигра на торсе Геркулеса». В это время, в 1859 году (т. е. года за два до смерти А.П.Е. — Ю. Р.), он был совершеннейший лев, с седою, косматою гривою. Конечно, на свете не было головы, которая бы столько напоминала львиную, как I олова Ермолова под старость. Пусть имеющий его карточку последней эпохи закроет рукой мундир. Сходства в ту пору, прибавлялось от этой неопределенности линий старчески располневшего лица; от этого плоского и широкого носа, как бы расплывшегося по щекам, и от огромных губ, которые за недостатком зубов плотно смыкались, причем нижняя немного выступала вперед».

Ниже привожу воспоминания «кавалерист-девицы» Надежды Андреевны Дуровой, состоявшей в Мариупольском гусарском полку, которая была ординарцем при Милорадовиче, командовавшем резервной армией, а затем, перешедшая в Литовский уланский полк, участвовавшая в кампании 1812–1814 гг., пишете воспоминаниях о встрече с генералом Ермоловым:

«Я поехала к нашему генералу Ермолову… У него на дворе юнкер мой и гусар расположились биваками, а я прошла в залу и легла не раздеваясь на диван. Встав за 1/2 часа до пробуждения Ермолова, я привела в порядок свой униформ (так! — Ю. Р.) и ожидала, когда он проснется, чтобы тотчас идти к нему. Прием генерала был весьма ласков и вежлив. Обращение Ермолова имеет какую-то обворожительную простоту и вместе с тем обаятельность. Я заметила в нем черту, заставляющую меня предполагать в Ермолове необыкновенный ум: ни в ком из бывающих у него офицеров не полагает он невоспитания и неумения жить и не старается упростить свой разговор, чтобы быть понятным, он не имеет смешного предубеждения, что выражения и способ объясняться для людей лучшего тона не могут быть понятны для людей среднего сословия. Эта высокая черта ума и доброты предубедили меня видеть все уже с хорошей стороны в нашем генерале. Черты лица и физиономия Ермолова показывают душу великую и непреклонную».

А вот что рассказывает о своей встрече с Ермоловым издатель специального исторического журнала «Русский Архив» П. Н. Бартенев: «Это было 26 декабря 1854 года.

Было ровно 5 часов, когда я шел по темной лестнице и пустым (!! — Ю. Р.) комнатам Пречистенского дома, где никнет главою лавровый наш полководец…»

Далее Бартенев пишет: «Как хорош был среброголовый герой Кавказа, когда он говорил, что поэты суть гордость нации. С каким сожалением он выразился о ранней смерти Лермонтова! «Уж я бы не спустил этому N. N. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что послать, да вынувши часы считать, чрез сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался.

Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!»

«Там же под заголовком «Пушкин у А. П. Ермолова», приведен кусок, которым начинается рукопись «Путешествия в Арзрум», которая у нас до сих пор не была в печати», — пишет Бартенев.

Пушкин пишет: