Знак ворона

Из стволов вился дым, валил клубами из шарниров моих помятых, избитых доспехов. К стали было не притронуться. Я уже начал вариться заживо. Из машины во все стороны летели искры. Уцелевшие защитники Саравора поняли, что из раскаленных докрасна стволов уже ничего не вылетит, схватились за алебарды и кинулись ко мне. Я заорал, выдернул ленту подачи с машины Глека, швырнул машину на ступени, а сам затопал в Шпиль.

На каменном полу разлился пурпурный свет. «Таланты» сидели, прислонившись к станкам. «Таланты» были прикованы к ним цепями – и мертвы. Бедняг заставили работать до тех пор, пока Железное Солнце не зарядилось полностью, а затем им аккуратно и тщательно перерезали глотки. Саравор собрал необходимую энергию, и позаботился о том, чтобы ее не собрал никто другой.

Его куклы бежали ко мне и к лежащей на ступеньках машине Малдона. Та визжала так пронзительно, что мне даже в глухом шлеме закладывало уши. Я схватился за створки огромных дверей, надавил плечом. Цилиндры завыли, доспехи плюнули дымом, зашипела сжигаемая кожа – доведенный до предела фос-механизм начал поддаваться. Но и двери заскрежетали по полу, наконец закрылись с тяжким грохотом. Шатаясь, я побрел к станкам, стал посреди их рядов и принялся драть застежки и пряжки, пока народ снаружи налегал на дверь. Доспехи варили меня заживо. Я вытащил нож и принялся рубить кожу, попробовал отодрать болты шлема. Пальцы жгло даже сквозь перчатки. Я наполовину справился со шлемом, когда снаружи тяжко бухнуло – словно выстрелила огромная пушка. Великий Шпиль задрожал, сверху посыпалась пыль. Дверь потрескалась, куски посыпались внутрь.

И ничего.

Никаких голосов, из дыры лезут только ленивые клубы дыма и пара, да слышится потрескивание фоса. Мои доспехи шипели и трещали. Высвобождавший из доспехов рычаг отстрелили, остался лишь обрубок. Я колотил по нему до тех пор, пока болты не вылетели в струях пара и с меня не обвалилась груда разогретого металла. С моей обожженной одежды валил пар, кожу словно обдали кипятком.

Я уселся на пол и попытался отдышаться. Старая рана от копья в ноге пульсировала болью. Я кое-как вылез из пропотевшего насквозь стеганого подлатника и оставил его рядом с дымящей броней. А ее всю усеивали круглые вмятины. Ох ты, мать твою, как по мне лупили. Все-таки, Малдон – чертов гребаный гений.

Ну все, теперь работать самому.

В кармане лежала фос-граната, переделанная из контейнера для светострела. Если выдернуть проволочную чеку, будет несколько секунд для того, чтобы убраться подальше. Затем полыхнет фос, и, будем надеяться, от него лопнет Железное Солнце. А если Саравор окажется по соседству, возможно, лопнет и он.

В Шпиле было очень тихо. Наверное, Саравор не рассчитывал, что кто-то сможет пройти сквозь его мертвоглазый легион. Я болезненно закашлялся в дыму, а потом сообразил, что задыхаюсь не от дыма. Из легких лезла черная слизь Морока, густая, как смола. Когда я выкашлял все, что смог, легкие словно ободрали крошеным стеклом. Слизь парила и пузырилась на ступеньках. Вот дерьмо. Но сейчас не время думать про него. Я трясущейся рукой вытер рот и побрел наверх.

В Шпиле была своя стража, честные солдаты из Цитадели. Их всех убили в спину. Оружие лежало рядом с ними. Я взял у мертвеца оружие, добрый солдатский меч с закрытой гардой. Хозяин не слишком хорошо заботился о нем. На гарде пятна ржавчины, клинок туповат.

Ничего, сойдет и такой.

Я посмотрел на лестницу, на тысячи идущих вверх ступеней. Слишком много для стареющего типа с больной ногой, полудюжиной ран и скверными привычками. А, вот и заманчивый, прекрасно освещенный проход. Тьерро таки наладил лифт. На стене – десятки рычажков, в соответствии с этажами. Я передвинул самый верхний.

Чем выше я поднимался, тем сильнее ощущал, как становится душно, воздух будто густеет, давит на уши, тяжелит сердце. Я ощущал слетающихся к Саравору духов, чувствовал, как они медленно плывут сквозь камень, воздух и мое тело. В моем городе умирали люди. Там стреляли из мушкетов, тыкали кинжалами, кололи копьями, люди кричали и умирали, удивляясь тому, что в последний страшный час Светлая леди предала их. А я ощущал и распознавал их тени. Вот женщина, погибшая в попытке защитить своих детей. Вот мальчик, не понявший, что же происходит, и все равно погибший. Эхо их жизней было, как ветер на коже. Их поразила несправедливость происходящего с ними, нелепость их безвременных смертей, их терзали отчаяние, горе и нежелание поверить. У каждой жизни свои очертания и песня, цвет и вкус. Души всех, кто утратил земную жизнь, медленно дрейфовали к Оку и его хозяину, чтобы угаснуть, быть поглощенными.

Платформа замедлилась. Я сошел с нее, поднялся по короткой лестнице к железной двери и ступил в ночь.

Небо светилось ядовито-лиловым, выл ветер, полный знакомой отравы и ненависти Морока. Здесь, вплотную к Оку, я ощущал жуткую силу похищенных жизней. Око тащило их, упирающихся, в кромешный ужас. Был ли здесь Тьерро? А может, заплатанный колдун уже вознесся?